И отрёт Бог всякую слезу с очей их (СИ)

Тибетец настолько увлекся собственными размышлениями и поддержанием разговора о дороге в Европу, погоде, немного — медицине с так внезапно найденной возлюбленной, что не обратил внимания на холодный взгляд химика, которого им представил Гедин и имени которого Норбу не запомнил. Младший брат никогда не описывал своего палача из снов, поэтому старшему было невдомёк, какие терзания сейчас испытывала душа Чунты и какие кульбиты выделывало его сердце, пытаясь вырваться из груди.

Так, Норбу не замечал изучающего неприветливого взгляда Кимбли. Зольф, ничем не выдавший недовольства, продолжал вести беседу со шведом, но в душе у него тяжестью наливались беспокойство и ревность. Кимбли уверял себя, что ему плевать на все, кроме возвращения его способностей и хорошей войны, однако было нечто ещё, что вызывало у него безудержное желание превратить этого выходца с гор — или откуда он там? — в яркий и громкий фейерверк. Желательно по частям — и насладиться ещё и криками невыносимой боли. Как в Ишваре.

— Что ты думаешь о них? — указала ещё не подожженной сигаретой в сторону тибетцев Ильзе Прёль.

Валькирия Виннифред подобралась, прищурив пронзительные светлые глаза.

— Если они и правда носители мудрости древних ариев, это может быть прекрасный союз, — она постучала кончиком крупного сильного пальца по ножке бокала. — Руди придерживается теории, что тибетцы — их наследники.

Фрау Вагнер чрезвычайно интересовало, кто будет мерилом истины. Главное было правильно сделать ставку и не попасть впросак — если эти люди окажутся пустышками, лишенными мистической силы, то союз с ними подобен союзу с евреями. Гессу, которому в рот смотрела её подруга, Виннифред не доверяла. Оставалось одно: терпеливо ждать освобождения из заключения фюрера.

— Что-то твой Руди не жаждет разделить положенную ему участь, — яд сочился из голоса Виннифред: она недолюбливала Гесса.

— Он должен быть убежден в том, что попадет туда же, куда и фюрер, — возразила Ильзе, — иначе это будет пустой потерей времени, промедлением, что подобно смерти.

Прёль любила Виннифред за её непоколебимость и верность идеалам, но Рудольфа Гесса она ещё и вожделела, хотя прикрывала это всё теми же идеалами: негоже ей — немке, арийке — испытывать похоть, она же не животное или, того хуже, — не еврейка. Ильзе смотрела на беззастенчиво флиртующую с тибетцем Ласт и испытывала к ней глубочайшее отвращение: уж она-то никогда не опустится до такого!

— Хорошо, если так, — голос Вагнер был полон сомнений, — в случае с твоим Руди я бы поставила на банальную трусость и желание жить в комфорте.

*

Норбу был печален: мало того, что брату опять стало плохо — хорошо, что хотя бы не прямо во время приёма, — так ещё и в конце вечера выяснилось, что его вновь обретенная Леонор опять потеряна для него. У неё была уже назначена дата свадьбы с этим химиком: Кимлер? Кимли? Тибетец никак не мог вспомнить его фамилию — да и не особенно-то хотел. Тот мужчина показался ему слишком холодным и надменным для прекрасной Леонор, впрочем, если она его и правда любила… Конечно, Норбу желал ей счастья, но он предпочел бы разделить это самое счастье с ней сам, а не уступать его какому-то европейскому хлыщу.

О снах Чунты пришлось рассказать Гедину, тот, в свою очередь, настоял на разговоре с Хаусхоффером, чтобы подыскать врача, но без последствий вроде жёлтого дома. Карл, выслушав историю кошмаров Чунты, в очередной раз посетовал об отсутствии братьев Элриков. Или той странной цыганки — вот тут-то её способности могли пригодиться. Конечно, можно было бы попробовать ещё потрясти Зольфа — Хаусхоффер упорно не мог отделаться от чувства, что тот все же что-то знает о мире, который они опрометчиво приняли за Шамбалу, — но, скорее всего, это не дало бы никаких результатов. Профессору казалось, что сны тибетца напрямую связаны с алхимией, Вратами и всей этой фантасмагорией. Тем более из рассказа Норбу выходило, что хуже Чунте становилось по мере приближения к месту, где, как для себя определил Хаусхоффер, «завеса особенно тонка».

Загадок становилось всё больше, а ответов — всё меньше. Да тут ещё и Рудольф явился из Австрии и скрывался от розыска в доме Хаусхофферов… Разумеется, Карл пообещал оказать содействие, но пока он не представлял, к кому обращаться за помощью.

*

— Хаусхоффер пригласил какого-то шведа с иностранными гостями, — Анна наматывала светлый локон на палец, задумчиво глядя на пузырьки в бокале игристого. — Ты получал приглашение на этот вечер?

Ледяной нахмурился. Его никто не звал, что означало стремительную потерю доверия к его персоне. Конечно, могло быть и так, что доверие теряла Анна, а он вместе с ней, но этой мысли Макдугал допускать не желал. Всё его существо постоянно твердило о какой-то особенности девушки, которую он не мог определить для себя и облечь в слова. Ему казалось, что её холодность и некоторая сварливость — лишь маска, скрывающая благородную душу, идеалом которой могут быть разве что такие прекрасные явления, как свобода и справедливость.