И равнодушно смотрят небеса...

Второй тип пострашнее. Это завербованные заключенные, которые официально работают

информаторами, имеющие кодовые клички и специально заведенное на них дело, куда

подшиваются их донесения. Попадают они под ментовский колпак по самым разным

причинам, но только не по собственным убеждениям. Под такого заключенного-кандидата

опера даже могут сделать «постанову», окрутить его, поставить в безвыходное положение, а затем завербовать. В тюрьме полно разного рода «обиженных» и «галимых», которых

никак не устраивает их теперешнее положение. Это подследственные «без флага, без

родины»; проигравшиеся; запоровшие в прошлую судимость «бока», и теперь не очень

рвущиеся в разборки на «общаке»; «опущенные», которые не хотят в «обиженку»;

«петухи», которые не хотят в «петушатню» — все они попадают под оперские

«разработки». После вербовки их засылают на «тройники», где помещают в хорошие

теплые камеры под какого-нибудь «хозяйственника». Можете мне поверить: на

«тройниках» нет ни одной камеры, где бы ни сидела «курка». Кстати, отличить ее просто: почти наверняка это ранее судимый рецидивист, единственный среди сидящих по первой

судимости в камере, куда вы попали. Он типа «смотрящий» за камерой — опытный,

наглый, болтливый и спящий в полглаза и пол-уха. Его крайне раздражает, когда кто-то с

кем-то шепчется или без его ведома передает маляву в другую камеру. Он должен знать

все «движение». Почему? «Посидишь с мое — поймешь». И бесконечно заводит

разговоры исподволь о вашей «делюге», вроде как интересно ему — как же это так у вас

получилось все? Вот мусора вонючие, честных людей в тюрьму посадили! Но им же, мол,

ничего не докажешь, что вы не виноваты, так ты мне расскажи, я может чего посоветую.

Иногда это выглядит дешево, и все сразу становится понятно, но иногда вас «крутят»

настолько профессионально, что только приобретенный горький опыт, обостряющий

инстинкт самосохранения до паранойи, не позволяет вам задать этому «адвокату»

наболевшие вопросы.

Если «курица» давала мало информации, а тот, под кого она была подсажена, никак не

хотел «колоться», опера, предупредив стукача, что будет какое-то время плохо,

использовали еще одну тактику: в течение нескольких суток через камеру «прокручивали»

человек 10-15. Два-три раза в день открывались двери, кого-то заказывали «с вещами» на

выход и тут же забрасывали одного-двух новеньких. Бывало, с «вокзала» к нам подселяли

такое количество народу, что негде было развернуться! Максимально у нас в камере двое

суток было 9 (!) человек. Спали, само собой, по очереди, да и сидели на наре тоже…

Но следствие у «курицы» тоже шло, и ее время от времени вывозили для допросов,

следственных экспериментов или там еще куда. Их, правда, оберегали и сажали в

отдельные «боксики», пока за ними не приезжала машина. Но работники тюрьмы все

равно недолюбливали эту мразь (не раз «куры» сдавали операм контролеров, и те за связь

с зэками вылетали с работы), и, бывало, «ошибались», сажая их в «боксик» вместе со

всеми. Разборка с опознанным стукачом была молниеносной: его нещадно избивали

(иногда до полусмерти — слишком сильно некоторые страдали от его доносов) и

«выламывали». Рассказывали, что «серьезные пацаны» находили их и на свободе, причем

гниду могли и казнить.

«Под меня» очень долгое время сидел молодой, но уже имеющий три ходки, стукачок —

Гена по кличке Лис. Биография стандартная: специнтернат, «малолетка», «взросляк». Весь

в «мастях» (татуировках), уникально безграмотен (в слове «еще» это чудо умудрилось

сделать четыре ошибки — «исчо»!), но по тюремной жизни плавал как рыба в воде. К его

чести, он обладал уникальным качеством располагать к себе попкарей, баландеров и

улаживать дела с операми. В принципе, уже потом, зная, что он работает на оперов, мне

сиделось с ним спокойно. По крайней мере благодаря ему на Новый год мы выпили

спирта, достали еловую веточку, да и сам новогодний стол был почти как на свободе — и

ольивье, и заливная рыба, и торт. Именно на его шкуре я впервые попробовал сделать

татуировку. Это была выдающаяся композиция! На животе с помощью самодельной

«машинки» из электробритвы я набил ему Иисуса в трех ипостасях — простой смертный,

страдалец на кресте и Бог, на груди от плеча до плеча — ангелочки, держащие в руках

ленту с надписью «Прости за слезы матери», на правом предплечье — мадонну с

младенцем. Оказалось, что ничего сложного в этом нет, как рисовать карандашом, вот

только он извивался от боли, особенно когда «били» живот: игла была сделана из куска

струны, «гуляла» в стержне от ручки и «била» вкривь и вкось, вырывая кусочки кожи. Но

все получилось здорово, хотя тематика… Лис прикладывал к свежему рисунку тряпочку,

смоченную собственной мочой, чтобы не было инфекции и быстрее зажило. А краску

изготавливали из сажи (поджигается кусок каблука, затем коптится специально

принесенная баландой стеклянная банка, с которой аккуратно лезвием счищают сажу в

емкость), перемешанной с водой, мочой и раствором хозяйственного мыла. Пока мы

работали, знакомый попкарь стоял «на шарах», чтобы нас не «зажопил» корпусной