И равнодушно смотрят небеса...

(прапорщик, начальник смены). Изготовление наколок тоже было строжайше запрещено.

Лис тоже прятался на «тройниках», и самым страшным для него был выезд на первый

корпус в общую хату. Он боялся этого панически, и поэтому, когда его «спалили» с

передачей ксивы, где он предлагал за 50 долларов передать письмо на свободу, он умолял

опера, чтобы его не отправляли со второго корпуса. Вернувшись в камеру страшно

избитым и бледным, как стенка, он вечером отправился в карцер на пять суток, но остался

на «тройниках». И все равно эта мутная хитрая рожа крутилась, как могла: он постоянно

договаривался с операми, и в камеру с «вокзала» на день-два въезжали разные хлопцы

«при шмотках», которые он у них «отмучивал» и менял у баландеров, а самые дорогие

отдавал оперу. Пару кожаных курток он даже умудрился выгнать на свободу! Мне было

дико смотреть на это «движение», но ничего поделать я не мог, и не смог бы, даже если бы

захотел.

Таких «кур» под нас с подельниками подсаживали еще много, но Лис являл собой нечто

особенное. Думаю, что мне еще не раз придется вспомнить о нем. Не знаю, насколько

повлияла информация, которую он подавал обо мне, на ход последующего судебного

процесса, но у меня сейчас почему-то не возникает чувства ненависти, когда я вспоминаю

о нем…

17. Шмон

С этим явлением любой взрослый (к сожалению, многие дети и подростки тоже),

живущий в «постсоветском» пространстве, хорошо знаком. Нас шмонает налоговая

инспекция, тем, кто служил в армии, хорошо знакомы шмоны в казармах и «личные

досмотры»; если вы небриты, небрежно одеты и, не дай Бог, выпивши, вас могут

прошмонать доблестные блюстители порядка прямо на улице; офисы предприятий

шмонают разные контролирующе-проверяющие организации, которых скоро станет

больше, чем самих фирм, а потом шмонают их руководителей, отбирая взятки. Нам не

привыкать! Вот только никто из шмонающих никогда не задумывался над тем, как этот

процесс унижает и оскорбляет человеческое достоинство — работа у них такая.

Тюремный шмон — это акция особого порядка, блистающая своей беспредельной

отмороженностью. Его проводят контролеры, собранные со всех корпусов, причем этот

«праздник» на время его проведения обычного попкаря превращает в совершенно

уникальное существо — шмонщика, с напрочь отсутствующими человеческими

качествами. Правда, нет правил без исключений, но обо всем по порядку.

Обычно шмон сваливался на подследственных как снег на голову. Хуже всех приходилось

крайним камерам на этаже, потому что, как правило, начинали именно с них. Остальные

по звукам, доносящимся из шмонаемой камеры, сразу догадывались, что происходит. Со

временем мы уже могли примерно рассчитать время проведения шмона — где-то раз в

месяц, обычно в первых числах (это не означает, что не было внеплановых шмонов, но

они проводились не без причины). Когда я сидел в камере вместе с Лисом, он

договаривался с баландерами или попкарями, и нас предупреждали о шмоне заранее,

бывало даже за день-два. В камере срочно наводился порядок: прятали все

«неположенное» — сплавляли баландерам заточку, выбрасывали «мойки», прятали

«причалы» и распускали «коней». Что-то удачно спрятать в камере мог только зэк,

обладающий большим опытом: у шмонщиков тоже опыта хватало, и иногда на свет Божий

из каких-то неведомых нам «нычек» извлекались предметы, о существовании которых мы

даже не подозревали. Бывалые «каторжане» рассказывали, что когда нужно было надежно

спрятать что-то небольшое, например, деньги, зэки «торпедировались» — сворачивали

продолговатую «торпеду», обернутую целлофаном, и всовывали себе в прямую кишку. Но

и менты знали об этом «тайнике» и часто, особенно на этапах, заставляли делать глубокие

приседания. Еще в прошлом делали «карман» — под грудью делался надрез, и под кожу

всовывалась остро отточенная ложка, которая прорезала пространство между кожей и

ребрами, куда затем вставлялась деревянная дощечка. По мере заживления раны дощечку

периодически вынимали и вставляли обратно. Когда рана заживала полностью, под

грудью, прикрытый складкой кожи, образовывался «карман», в который можно было

спрятать небольшой предмет (например, отмычку, деньги, золотой зуб и т.п.).

Итак, сам процесс. Открывалась дверь и звучала команда: «С вещами на коридор!» Нас

выводили из камеры в коридор и один-два шмонщика вытряхивали все из наших баулов

прямо на грязный пол. Иногда заставляли выносить и скатку, которую прозванивали

металлоискателем. Остальная «шмон-команда» из трех-четырех человек, вооруженная

специальными щупами, крючками и разными другими приспособлениями, призванными

облегчить нелегкий труд, во главе с офицером заходила в камеру и переворачивала там все

вверх дном, с каким-то садистским наслаждением круша весь наш скромно

организованный быт — срывая занавески на нарах, обрезая сплетенные из кусочков ткани

бельевые веревки, ломая сложнейшее приспособление — антенну, которую мы соорудили

из чего только можно было. Мы с ужасом слышали звуки летящих на пол мисок, кружек,

ложек, грохот «киянки» по решетке (не подпилена ли часом?), мат-перемат и веселое