И равнодушно смотрят небеса...

В СИЗО и в зоне штрафной изолятор находится в подвальном помещении, поэтому о

заключенных, посаженных в него, говорят, что он попал «на подвал». В Харьковском

СИЗО «на подвале» находились и камеры, где до моратория на смертную казнь сидели

«вышаки» — осужденные к высшей мере наказания. Бывалые говорили, что когда-то

Харьковская тюрьма была исполнительной, т. е. где-то в ее недрах эти приговоры

приводились в исполнение. Откуда-то из далекого прошлого по тюрьме бродила фраза

«ему намазали лоб зеленкой», означавшая, что кому-то дали расстрел.

Мы проходили мимо камер «вышаков» на прогулки. Страшно подумать, что чувствовали

сидящие в них люди, ожидая своего «последнего этапа»… В случае вынесения судом

приговора о высшей мере наказания кассационная жалоба на это решение

рассматривалась Верховным судом автоматически, даже в случае, если сам

приговоренный ее не подавал, и случалось, что решение первой инстанции отменяли. Мне

довелось общаться с двумя бывшими «вышаками», которым приговор заменили

пятнадцатилетним сроком. Это психически надломленные люди, замкнутые в себе,

совершенно по другому, как-то слишком бережно относящиеся к оставленной им жизни и

способные по-детски радоваться солнышку.

За что я попал «на подвал», я уже рассказывал, поэтому повторяться не буду, а расскажу о

впечатлениях от этой «поездки».

Вечером, после того, как я приехал с суда, меня «заказали без вещей», отвели вниз в

дежурку, где я расписался в постановлении о водворении меня в ШИЗО на десять суток.

Честно говоря, у меня теплилась надежда, что все обойдется. Хрен там!

Вход в карцер находился через коридор с противоположной от «вышаков» стороны.

Большие кованые двери, за которыми были еще два ряда решетчатых дверей, узкий

коридор, в котором с трудом могли разойтись два человека, бетонный пол и десяток камер

в один ряд.

Меня заставили снять верхние вещи (дело было зимой), сложили их в картонный коробок, взамен дали какое-то рванье. Самое неприятное было то, что отобрали фуфайку, которая

могла служить и одеялом, и подушкой. Камера №1, в которую меня поместили, была

размером 2 х 1,5 метра с заколоченным окном и «шубой» на стенах. Две нары, одна над

другой, пристегнутые цепью к стене, отбрасывались только в 22-00. В 5-00 утра меня

будили и из коридора опять наглухо притягивали нары к стене. В левом углу находилось

никогда не чищенное отхожее место, которое у меня язык не повернется назвать унитазом, а около него — малюсенькая табуреточка; торчащая из стены труба, откуда подавалась

вода два раза в сутки, — и все. Кормежка — 1 раз в сутки (половник баланды, в десять раз

хуже обычной тюремной — одна вода, и кусок черного хлеба). В принципе, все это можно

было бы пережить, но в голове намертво засели рассказы о том, как ежедневно

заключенных в карцере избивают до полусмерти, и это отнюдь не прибавило мне

оптимизма. С одной стороны, я понимал, что меня, по идее, избивать не должны, потому

что я все-таки езжу на суд. Если бы у меня были явные следы от побоев, то тюремному

начальству могло не поздоровиться. А с другой стороны, я прекрасно знал, что эти скоты

умеют бить, не оставляя следов. Но даже не это было самым неприятным. В карцере

нельзя было иметь при себе ничего, поэтому я не мог взять с собой мои записи и как

следует подготовиться к предстоящим свободным показаниям. Короче, я был подавлен и

расстроен до невозможности.

Промаявшись до «отбоя», я кое-как попытался умоститься на жестких досках нары и

уснуть. Какое там! Пацаны из соседних камер начали «пробивать» кто сидит рядом и

«надыбали» на двух девушек, получивших двое и пятеро суток штрафного изолятора.

Одна сидела за драку с сокамерницей, а другая, наркоманка, где-то раздобыла «колеса» и

до сих пор была «под кайфом». Первая бодренько ржала в ответ на сальные шутки и

пыталась жутко пошло и плоско шутить сама, а вторая вяло материлась, жалуясь на то, что

ее сильно избили мусора. От скуки я какое-то время обречено слушал эти бредни, которые

иногда все же вызывали у меня улыбку, а потом, найдя какое-то положение, в котором не

так болели уткнувшиеся в доски кости, уснул.

Разбудил меня голос попкаря, который велел слезть с нары и притянул ее к стене. Ага, пять часов утра. Потом он открыл кран, и я смог умыться и попить ржавой воды. Через

полчаса появился знакомый баландер, который, раздавая баланду, сунул мне небольшой

пакет с парой бутербродов, пачкой сигарет и спичками. Я был рад несказанно! Курить в

карцере было запрещено, но братки-заключенные в каждую щель напихали бычков и

спичек с кусочками «чиркала». Подышать дымом можно было после отбоя, когда

контролер прекращал «шариться» по коридору. Слегка перекусив, я тщательно спрятал

сигареты и настроение у меня немного поднялось.

Через какое-то время меня «заказали» на выход, переодели и повели в дежурку. Там

«корпусной» отвел меня в мою камеру, дал пять минут на сборы, и затем мы отправились

на боксики — ехать на суд. Ощущение, что я весь покрыт липкой вонючей грязью, не

покидало меня ни на минуту.

С суда мы вернулись около пяти часов вечера, и меня опять водворили в карцер. Через час