И равнодушно смотрят небеса...

протяжении всего следствия. Тут она окончательно растерялась, быстренько закончила

исследование материалов дела, предоставила нам возможность дать свободные показания, затем провела прения и отложила суд. Во время прений, наряду с блестящими речами

наших адвокатов, все же интереснее всех выступила прокурор, которая, «…учитывая

особую тяжесть совершенного нами преступления», «запросила» у суда дать нам ни много

ни мало три по 10 и мне 8 лет лишения свободы с конфискацией личного имущества! Мы

дрогнули, хотя знали, что судья может принять совершенно иное решение. После того, как

каждый из нас выступил с последним словом, суд был снова отложен. Как выяснилось

позже, во время трехнедельного перерыва судья смоталась в Верховный Суд, где получила

подробные инструкции о том, что с нами следует делать.

29 декабря нам был объявлен приговор. Ничего более циничного я не слышал в своей

жизни. Все наши старания и победы во время процесса, неоспоримые доказательства

«грязной работы» прокуратуры, великолепно построенная нашими адвокатами защита —

все полетело со свистом в задницу. В приговоре не был учтен ни один из фактов,

говорящих в нашу пользу! С отмороженным лицом судья рассказала напрягшемуся в

ожидании залу, как судебная коллегия, внимательно изучив материалы дела, пришла к

бесспорному выводу, что обвиняемые в полной мере виновны по всем пунктам

предъявленного им обвинения. Руководствуясь буквой закона, она и народные заседатели

(«кивалы», как точно их прозвали арестанты) именем независимого государства Украина

вынесли приговор: Знаменному — 8 лет лишения свободы в исправительной колонии

усиленного режима с конфискацией личного имущества в пользу государства; Черноусову

— 7 лет; Стасову — 10 лет; и, наконец, мне — 6 лет того же, что и всем остальным… Если

бы я не поддержал Стасова, он бы рухнул на пол прямо в клетке. Сам я почему-то

воспринял ошарашивший всех приговор спокойно, как ягненок, которого ведут на бойню,

понимая, что ничего поделать уже нельзя. Зал негодовал, и судья под охраной быстренько

смылась. Вот такой она нам подарочек к Новому году подогнала, Снегурочка, блин…

В «обезьяннике» мы молча закурили, понимая, что бороться уже не за что, приговор

объявлен, нам надо писать кассационные жалобы, а женам — продавать полквартиры и

отправляться с адвокатами в Киев, решать вопрос по уменьшению сроков. В то время (по-

моему, ничего не изменилось и сейчас) каждый снятый год стоил $1.000. Мы понимали, во

что это обойдется нашим близким: за два года на наше содержание в тюрьме и на

адвокатов ушли бешеные деньги, и сейчас найти такую сумму будет необычайно трудно.

На свидании после суда я сказал жене, чтобы она не вздумала искать эту тысячу, но разве

ж она меня послушала…

27. «Осужденка»

В СИЗО в родной камере мне посочувствовали, поругали мусоров за беспредел и каждый

задумался о том, что ждет его впереди.

Не прошло и недели, как меня «заказали с вещами». Лис виновато улыбался, и я прекрасно

понимал, что меня переводят в «осужденку» потому, что операм в этой хате я уже не

нужен: мое место займет кто-то другой, которого Лис будет «крутить». Тем не менее я с

горечью попрощался.

Перевели меня в общую хату в этом же корпусе и даже на этом же этаже в конце коридора, где народ дожидался ответов на кассационные жалобы, вступления приговоров в законную

силу и отправок на зоны для отбывания назначенных судом сроков лишения свободы.

Меня вместе с четырьмя новенькими подтянули в круг, заварили чай и начали

«пробивать». Каждый рассказывал о себе, ему задавали вопросы. Человека три из камеры

меня знали, поздоровались. Хатой руководили молодые пацаны, «смотрящим» тоже был

молодой хлопец. Постанова в хате, благодаря ему, была грамотная, не беспредельная, в

отличие от большинства камер первого корпуса, о чем мы были сразу предупреждены.

«Первая семья» ни у кого ничего не отбирала, говорилось так: считаешь нужным — сам

дашь, если не жалко. С передач обязательно часть курева и чая нужно было отсыпать на

«общак»: многие «кабанов» не получали, поэтому такая «постанова» для них была очень

выгодна. Свою передачу я мог съесть сам или разделить ее с тем, с кем посчитаю нужным.

Мне указали место на втором этаже над «второй семьей», что меня вполне устроило. В

камере, рассчитанной на пятьдесят два человека, находилось девяносто шесть (один раз

набили сто двенадцать — караул!). Контингент менялся постоянно, массовый выезд на

этапы был два раза в неделю, хотя народ со всех корпусов подбрасывали ежедневно.

Естественно, вши, туберкулез, чесотка… Я тогда еще не знал, что пробуду здесь долгих

пять месяцев. Снова пришлось привыкать «пробиваться» утром и вечером, а через

некоторое время я с ужасом обнаружил, что подцепил чесотку.

Из нас в «осужденку» не попал только Знаменный: жена заплатила, чтобы его оставили на

«тройниках» в его камере до этапа на зону.

На примере «осужденки» можно описать общие хаты первого корпуса, хотя те, кто там

сидел, говорят, что обстановка там гораздо хуже. Куда уж хуже-то?!

Помещение размером 10 х 20 метров было похоже на муравейник: здесь одновременно