И равнодушно смотрят небеса...

рисовал (в свое время закончил Репинку) и таким образом зарабатывал себе на кусок хлеба

с маслом. Он выстроил нас в шеренгу и первым делом спросил, есть ли среди нас

«обиженные», «опущенные» или «петухи». Таких не оказалось. Он предупредил, что с

этого момента за то, что кто-то что-то скрыл, мы сами будем отвечать по всей строгости.

Вопросы есть? Вопросов нет.

Затем мы распределились по нарам и вышли во двор локальной зоны («локалки»)

погреться на солнышке и перекурить. Локалка представляла собой забор из металлических

прутьев, отделяющий один барак от другого и не позволяющий осужденным свободно

шляться по зоне. И тут я увидел моего сокурсника по Художественно-промышленному

институту Олега, который, улыбаясь, вышел мне навстречу из здания напротив. Оказалось, что он получил семь лет за разбойное нападение (помог приятелю получить с кого-то

долг), из них отсидел уже пять, и работает в художественной мастерской. Он знал, что

меня скоро привезут, мало того, мне уже было приготовлено рабочее место художника в

той же мастерской, где обитал и он. Во, блин! Чтоб мы сильно дружили в институте, так

нет, но мне было чертовски приятно увидеть знакомое лицо. Он сказал, чтобы я ни о чем

не беспокоился, что он сам все решит по поводу меня, и я буду работать вместе с ним. Вот

и ладно.

После того, как нам выдали робы, нижнее белье, обувь, мы отправились в

парикмахерскую, где всех постригли налысо, а затем повели в баню. «Вольные» тюремные

вещи, в которых нас привезли, в предбаннике мы отдали в прожарку, чтобы уничтожить

вшей. Позже те, кто хотел, смогли отдать их родственникам.

Боже, какая здесь была баня! Настоящие душевые с рассекателями, чисто, убрано, никакой

слизи, температуру воды можно отрегулировать смесителем. Мечта! Нам даже выдали по

куску мыла. Я целый час проторчал под душем, потом надел свежевыстиранное нижнее

белье — рубаху и кальсоны, черную робу, на голову — зимнюю форменную зэковскую

шапку (зимняя называется «пидорка», летняя — «фуцинка» или чаще «камилавка»), на

ноги — грубые ботинки («гады»), забрал из прожарки фуфайку и увидел себя в зеркале…

Зэчара!

Нас сфотографировали (в зоне в фотолаборатории тоже работал зэк, который раньше был

фотографом), а потом отвели в санчасть, где ее начальник лично провел медосмотр. К

моему удивлению, прикрыв дверь, он передал мне привет от моего отца, и сказал, что

хорошо его знает. Осмотрев меня и увидев мои раны от чесотки, он покачал головой и

сказал, что скажет отцу, чтобы он передал все нужные медикаменты. Когда я выписался из

этапки, мне зашла вещевая передача, в которой было все необходимое, и я в течение двух

месяцев вылечился от этой гадости.

После медосмотра нам сделали флюрографию, а потом отвели в зоновскую столовую («на

помазанку»), где накормили довольно приличным обедом. Хотя это была все та же

баланда, но чуть лучше тюремной: в ней все же плавали не полупротухшие волокна не

понятно чего, а кусочки настоящего мяса.

В карантине на этапке нам предстояло пробыть неделю, после чего всех должны были

распределить по отрядам и баракам. Женя заливался соловьем, рассказывая, как нужно

здесь себя вести и что за собой влечет любое нарушение режима содержания. Мы

отдыхали в курилке локальной зоны, щурясь на майское солнышко, наблюдая за

движением в зоне и стараясь понять смысл этого движения.

Корпус, в цоколе которого располагалась этапка, был административным. На третьем

этаже находилась санчасть — амбулатория с манипуляционными кабинетами и несколько

палат стационара. На втором — кабинеты начальника санчасти, заместителя начальника

колонии по режимно-оперативной работе, старшего опера и комната шнырей. На первом

— рентгенкабинет и небольшая швейная мастерская. (Я уже многое подзабыл, поэтому

могу допустить небольшие неточности).

В этой же локалке напротив корпуса администрации, санчасти и этапки был другой

трехэтажный корпус, где на первом этаже размещался кабинет начальника колонии и

библиотека (надо сказать, очень даже приличная); на втором — еще одна спальня для

«этапников» и шурша художников, в которой работал Олег; на третьем — кабинеты

оперативников и шурша еще одного художника — Комара, сидевшего пятнадцать лет за

убийство.

Раз уж я начал рассказывать о зоновских постройках, продолжу. Центральный КПП был в

торце большого и длинного здания, в котором на втором и третьем этажах размещались

«личняки» — эдакое общежитие с комнатами для личных свиданий заключенных. Личное

длительное свидание было положено 1 раз в 3 месяца и могло длиться от суток до трех —

на усмотрение администрации, но только в случае отсутствия у осужденного взысканий.

Также положено было 1 раз в месяц одно краткосрочное свидание через стекло. Передачи

можно было получать 1 раз в 2 месяца и не более 12 килограмм.

В другом крыле этого же здания находились кабинеты начальника производства,

замполита и клуб. В подвале — спортзал и фотолаборатория. Там же, в подвале, но с

отдельным входом, был и штрафной изолятор.

На первом этаже также размещалась офицерская столовая, подсобные помещения, комната