И равнодушно смотрят небеса...

ходили, сидели и лежали около сотни человек. Их голоса сливались в сплошной гул, не

умолкающий ни днем, ни ночью. Спертый воздух, пропитанный запахом тел, нестиранной

одежды, туалета и мутно-синий от постоянно висящего огромного облака табачного дыма.

Редкие дуновения холодного воздуха (на дворе был январь) из трех окон, в которых

практически не было стекол, абсолютно не способствовали улучшению вентиляции.

(Рассказывали, что на первом корпусе есть хаты, где вообще по два окна. Не могу себе

представить, как там можно выжить…) Телевизор в «осужденке» — редкость. После

приговора хозяева телевизоров стараются отправить их на волю или промутить: на зоне

все равно он будет сдан на хранение или возвращен родственникам.

Самая большая и постоянная проблема в общей хате — курево. Чай тоже, бывало,

отсутствовал, но это так сяк еще можно было пережить, но когда заканчивалось куриво —

это было ЧП, которое «первая семья» обязана была ликвидировать. Так случилось, что на

второй неделе курево у нас в хате закончилось, а смена на коридоре как раз была такая, с

которой «смотрящий» и «первая семья» почему-то не нашли общего языка. За два года,

проведенных в этих застенках, я знал уже абсолютно всех контролеров, а они знали меня.

Вопрос с «ногами» и куривом я решил за пять минут, обеспечив на два дня хату целым

кулем табака, натрушенного из бычков. Радости было… А меня «подтянули» к братве,

угостили чифиром, и с тех пор зауважали. Мне-то было все равно, лишь бы не мешали

спокойно сидеть. Кстати, в связи с моим хорошим знанием Уголовного и Уголовно-

процессуального кодексов, многие просили меня написать кассационные жалобы, что я и

делал с завидным постоянством. И если учесть, что я постоянно кому-то что-то рисовал —

открытки, «марочки», просто рисунки, мне некогда было поднять головы, и время для

меня летело намного быстрее, чем для остальных.

Во время свидания с женой, мы решили с ней вопрос по грядущей конфискации

имущества. Дело в том, что сразу после закрытия дела к ней пришли менты и переписали

все, что можно было потом забрать. Эта бумага легла на стол судебным исполнителям,

которые после вступления приговора в законную силу, должны были явиться к нам домой

и вынести все крупные вещи (за исключением одежды и всякой мелочи), принадлежащие

мне. Естественно, никто ничего отдавать им не собирался. Жене посоветовали просто

вывезти полквартиры, а потом сказать, что нечем было кормить детей и пришлось все

продать. Это, в крайнем случае, конечно, прокатило бы. Но дело в том, что еще на третий

месяц моего ареста доблестные следователи прокуратуры явились к нам домой и, написав, правда, расписку о выемке вещественных доказательств (до сих пор не могу понять:

доказательств чего?!), якобы приобщили к делу два моих видеомагнитофона и коллекцию

из 350 видеокассет. Мне жаль было оставлять им все это! Ко всему, как выяснилось в ходе

судебного разбирательства, ничего из изъятого вообще не было приобщено к делу, и в

материалах отсутствовал протокол выемки моих видеомагнитофонов, видеокассет и

изъятого ранее телевизора. Ну не уроды? Два года семья смотрела малепусенький

эстонский автомобильный телевизор с напрочь севшей трубкой. Зато моя аппаратура во

всю использовалась для просмотра видеозаписей допросов, кассеты были частью

перезаписаны, а частью растащены по домам работниками прокуратуры. Смысл был

побороться за телевизор и за один видеомагнитофон. Как это делается, я вычитал в

Уголовно-процессуальном кодексе. Жена, в связи с вынесенным мне приговором и

назначенным сроком лишения свободы, могла подать в суд на раздел имущества. По

закону ей полагается ровно половина от совместно нажитого. На свидании я подробно

объяснил ей, как это сделать, и она еще проконсультировалась с адвокатом. При подаче в

суд иска она написала список того, что, по ее мнению, принадлежит ей. Пришлось

пожертвовать видеокассетами, одним видеомагнитофоном, старым столом и тремя

стульями (естественно, последнее никто отбирать не стал). Иск судом был удовлетворен, и

ей выдали бумагу, по которой прокуратура обязана была вернуть со склада вещдоков

принадлежащие моей жене вещи. Но когда она, предъявив постановление суда,

потребовала все это, ей в грубой форме отказали. Она со слезами рассказала мне об этом

на втором свидании, и моему возмущению не было предела. Ладно, она просто попросила

бы вернуть все обратно, но похерить постановление суда! Я сказал, чтобы она шла на

прием к городскому прокурору и потребовала все снова. В случае, если и он начнет что-то

рассказывать, пусть прямо там берет бумагу и пишет на него жалобу в Генеральную

прокуратуру. Так она и сделала. Прокурор города тоже пытался помешать выполнению

постановления суда, но жена пригрозила, что напишет жалобу. Он, крякнув от досады, тут

же куда-то позвонил, и вечером того же дня все привезли к нам домой. Телевизор был еще

теплым — у кого-то его, видно, забрали прямо из дома (почему-то мне кажется, что у

него). Ну как после этого можно их уважать? Как?!

Вскоре нашего «смотрящего» забрали на «этап», и он оставил вместо себя преемника —