И равнодушно смотрят небеса...

этаж — ИВС Комитета госбезопасности, то бишь, сегодняшнего СБУ. Камеры там

ухоженные, на двоих, с постельным бельем и без параши — подследственных по

требованию выводили в туалет в конце коридора. Сидели там особые подозреваемые, по

которым следствие вело КГБ. Третий этаж — вотчина УВД и прокуратуры, хотя, говорят,

нынче у прокуратуры и ОБОПа свои следственные изоляторы. На четвертом — кабинеты

для допросов.

Изолятор временного содержания (или камера предварительного заключения, КПЗ, если

вы попали в районный отдел милиции) действительно отвечает своему названию и

абсолютно не предназначен для длительного заключения. В него могли «прикрыть»

исключительно по подозрению в совершении преступления и на срок не более 72 часов,

после чего вам или должны были предъявить обвинение, или отпустить на все четыре

стороны (сейчас этот срок продлен до 10 суток — это действительно страшно…) По

сравнению с ИВС или КПЗ следственный изолятор (СИЗО) считается шикарным

местечком, куда вас отправят уже после подписания прокурором санкции на ваш арест с

мерой пресечения — содержанием под стражей.

Мы вошли в мрачного вида корпус, где на первом этаже в небольшой комнатушке

дежурный сержант приказал мне раздеться до трусов, внимательно ощупав каждый

сантиметр моей одежды. Затем у меня отобрали обручальное кольцо, часы, деньги (благо, их было не много), выгребли все, что было в карманах, вытащили из туфлей шнурки,

которые к моему возмущению просто выбросили в мусорное ведро, ремень из брюк,

велели снять очки. Зрение у меня слабое —5, поэтому из всего происходящего это было

самым неприятным. Объяснили, что стекла могут быть использованы для нанесения себе

телесных повреждений. Сигареты вернули, предварительно отломав у них фильтры. Уже

потом я узнал, что и из фильтра можно с легкостью изготовить что-то наподобие лезвия, слегка подпалив его спичками и пальцами придав расплавленной массе нужную форму.

Когда преображенный таким способом фильтр затвердевал, отчаянные головы могли,

например, вскрыть им себе вены и свести счеты с жизнью или получить желанный отдых

в больничном изоляторе. Ну, а со шнурками и ремнем все понятно — чтобы я, не дай Бог, не повесился в камере.

После этого меня, выпотрошенного и полуслепого, шлепающего спадающими с ног

туфлями, отвели на третий этаж в камеру.

Вот он, длинный коридор с рядами зловещих дверей, которые открываются ровно

настолько, чтоб мог пройти один человек — специальный фиксатор на полу не дает

открыть ее шире. Моя камера была рассчитана на трех человек, но там никого не было.

Сразу в нос ударил специфический запах, который я не могу забыть до сих пор. За мной

закрыли, как-то театрально гремя ключами, двери, и я остался один. Десять шагов от

дверей до окна. Спертый воздух, пропитанный вонью немытых человеческих тел.

Полумрак тускло горящей над дверью лампочки. Камера…

Усевшись на металлические нары с деревянным настилом, я вдруг ощутил ни с чем не

сравнимую тоску и отчаяние. У меня возникло ощущение, что все происходящее я уже

видел в каком-то плохом кино, но происходит это не со мной… Выкрашенные суриком

пошарпанные двери с «кормушкой» посредине, через которую подают еду; голые доски

нар без намека на какой-нибудь тюфяк; две выварки, одна из которых предназначалась для

воды, а вторая служила туалетом — парашей; наглухо привинченный к полу и стене стол с

такой же монолитной скамьей; окно с двойной решеткой и мелкой сеткой, через которую

ничего не было видно; стены с «шубой» — наляпанным на них бетоном, чтобы нельзя

было сделать надпись… Красота… И посреди всего этого роскошества — я… Боже, как

это могло случиться, как я мог дойти до этого, я — человек, который всю жизнь избегал

каких бы то ни было трений с правоохранительными органами?

Пытаться описать чувства, которые сдавили мою грудь железными тисками, практически

невозможно. Перед глазами проносились образы жены, детей, которых я, возможно, не

увижу много лет, стариков-родителей, которые могут не пережить такого позора, друзей, которых обязательно будут тоже таскать на допросы… Смешались обида, позор, отчаяние, безысходность — наверное, такие же чувства испытывает зверь, попавший в охотничью

яму. Сюда же можно добавить лихорадочно перелопачиваемые в мозгу показания, которые

я давал раньше, поиск собственных ошибок, догадки, что же там наговорили

«подельники», попытку определить как же вести себя дальше — полная каша в голове, от

которой через час я уже «сварился». Измученный массой впечатлений организм не нашел

ничего лучшего, чем погрузиться в живительный сон… Я улегся на жесткие нары и

закрыл глаза, но через минуту почувствовал, что по моей шее что-то ползает. Вшей я

видел впервые в жизни, но сразу догадался, что это были именно они. В ужасе я сорвал с

себя свитер, футболку и, вывернув ее воротник, стал с отвращением давить насекомых.

Уничтожив их не меньше десятка, я с опаской прилег снова. Новой атаки, вроде, не было, и я через минуту провалился в темноту.