И рушатся стены (сборник)

— Привет, Дэйв. И Ван. Мы уже оправляемся от катастрофы прошлой ночи? Доходы уже начали поступать?

И у Грабена, и у Каваны были невинные лица.

— Что, черт побери, вы имеете в виду, Джон? — сказал Грабен. — Мы поднялись на пять пунктов на П-И, и Хинки хватил удар. «Юниверсал» стонет. Вы что, шутите или как?

— Я имел в виду Манди-Ричардсон, — сказал Эмори.

— У него также все хорошо, — нахмурившись, сказал Грабен, искусственная улыбка главы редакции на секунду слетела с его лица, чтобы показать неудовольствие, потом, как обычно, вернулась обратно. — Что вас грызет, Эмори?

— Прошлая ночь, — терпеливо сказал Эмори. — Я позвонил вам, и Дэйв сказал, что мы потерпели поражение у Манди-Ричардсона и это будет иметь немалые последствия. Разве он не сказал это вам?

Грабен повернул голову к Каване.

— Что?

Кавана неопределенно пожал плечами.

— Я теперь уже и не помню. Очевидно, это были ранние подсчеты или что-то вроде того. График выровнялся к полуночи, когда закончился подсчет на Побережье. Вчера вечером мы увидели великолепную работу, Джон, просто великолепную.

Эмори почувствовал тошноту. Эти теледеятели были ловкачами и пустышками, живущими лишь текущей минутой. Кавана уже забыл недавний кризис прошлой ночи.

— Вы слышали, что произошло с Тедом Беккетом? — спросил Эмори.

Грабен кивнул.

— Виглан позвонил и сказал, что его не будет здесь нынче вечером, он будет... э-э... ухаживать за больной тетей. Но он нам все рассказал.

— Я знал, что Беккет был неправ с самого начала, — сказал Кавана. — Я всегда это знаю заранее. Я уволил его, потому что он вечно отступал от положенных норм, знаете ли.

— Да, я помню это, — натянуто сказал Эмори.

— Ну вот, теперь суд общественного мнения подтвердил это. Чем бы он ни занимался, он получил, что заслужил. И я вам говорю, что в ближайшие месяцы Ли Ноерс пойдет тем же путем. Еще один идеологически неверный сценарий, и...

Эмори закашлялся, прервав его.

— Я думаю, пора начинать репетицию, — сказал он и ушел, оставив Кавану с открытым ртом и очень желая плюнуть в этот рот.

Причем не слюной, а ядом.

— Все по местам! — рявкнул он. — Первая репетиция «Безумия и фортуны!»

Эмори сдерживался весь первый акт, потом, когда закрылся занавес, разразился горячей пятнадцатиминутной речью. К его облегчению второй акт прошел немного получше. Эмори подумал о «больной тете Мэта Виглана» и о том, что бы сказали Грабен и Кавана, узнай они, что автор нынешнего звездного сценария солгал им и на самом деле в этот момент был у Теодора Беккета, ведущего подрывную деятельность и вообще уклониста. И что он сам, репетирующий ныне звездный сценарий, только что приехал от Беккета.

Разумеется, покатились бы головы, если использовать любимую фразу Каваны.

И тут Эмори вспомнил другую фразу из тайком прочитанного меморандума:

...необходимым ради мира во всей Галактике зачистить Землю от ее населения...

Рэй подходит слева, говорила в это время какая-то часть его сознания, наблюдая за репетицией, а Пит справа, и они пытаются одновременно пройти в дверь. Понятно?

Зачистить Землю? А почему бы и нет? Зачем бороться, чтобы спасти Землю от пришельцев, зачем бороться, чтобы спасти жизни Грабена, Каваны, спасти Настоящих людей и их Настоящие проблемы в Современном Мире, а также тех семерых или восьмерых «Налетчиков Ривердейла», которые разгромили квартиру Теда Беккета?

Покачав головой, Эмори заставил себя обратить внимание на сцену. Сознательным усилием он загнал резко поднимающийся пессимизм вглубь сознания и сосредоточился на проблемах пьесы.

Финал «Безумия и Фортуны» прошел совсем уж вяло, и Эмори постоянно прерывал актеров, хватаясь за свой кнут. В одиннадцать пятнадцать вечера он наконец был удовлетворен и заявил, что репетиция окончена.

— Будьте здесь завтра в восемь вечера, — велел он.— И если вы не выучите свои реплики, то потрудитесь не показывать это.

Он отвернулся и сошел со своего подиума, мельком услышав комментарии Грабена насчет пьесы и слова Каваны о прекрасной работе, которую провел его отдел, очистив пьесу от ошибок Виглана.

Пессимистическое настроение Эмори как рукой сняло. Возможно, древний совет Аристотеля был все еще в силе: пьеса, какой бы слабой она ни была, все равно каким-то образом очистила его от жалости к себе и страха. И теперь у него был ответ на мрачный вопрос, который он задал себе полчаса назад.

Возможно, Человечество действительно нужно зачистить с лица Земли. Но, подумал он, эту чистку должен проделать сам человек, а не трезвомыслящие существа с других звезд.