И сердце пополам

Потом они ужинали. Точнее, ужинал Глеб, а Саша поедала глазами его: как он ел, как мыл за собой посуду и убирал со стола. На диван он отнёс её на руках, и там уже они целовались так, будто расстаются уже сейчас и навсегда: пылко, жадно, торопливо. Обычно скованная Саша сама его притягивала к себе, вжималась с каким-то отчаянием, крепко обвив руками плечи, шею, точно боялась потерять. Глеб шептал:



— Я не смогу тут. Мне кажется, здесь твоя мать…

Саша не дала ему договорить, закрыла рот поцелуем: молчи, не надо слов.

Конечно же, смог. И не раз. И не два. И вообще до самой пятницы Глеб не уходил. Все четыре дня безвылазно был у неё, был с ней. Даже на работе подменился. Лишь изредка бегал до магазина. И вполне себе обжился в их квартире. По утрам запросто щеголял полуобнажённым. Жарил картошку. Курил на балконе. Пел в душе. Починил на кухне капающий кран. А Саше мечталось, будто они живут вместе, будто они семья, и больше всего хотелось, чтобы никогда не заканчивались эти уютные домашние вечера, жаркие ночи, безмятежные дни.

Мать позвонила вечером в пятницу, рассказала, что уже села в поезд, что устала, как чёрт, и поспать, похоже, не удастся, потому что в соседнем купе без умолку голосит ребёнок, и самое главное — сообщила, что приедет утром…

= 45

Глеб ушёл на рассвете. Долго прощались в прихожей, и Саше казалось, что закончилась жизнь. Хорошо, не жизнь, но самая чудесная её часть. Будет ли ещё когда-нибудь вот так же — неизвестно.

Глеб, конечно, уверяет, что всё у них будет хорошо, но он всего лишь её успокаивает. Так всегда говорят, когда сказать больше нечего.

Последний поцелуй, щелчок замка, удаляющиеся шаги, еле слышный хлопок двери внизу. В груди тоскливо заныло. Саша метнулась к кухонному окну: Глеб, зябко ёжась, быстрым шагом пересекал двор.

Зачем-то загадала вдруг, хоть сроду и не верила ни в какие приметы: если он посмотрит на неё, то и правда всё будет хорошо. Но Глеб шёл и не оглядывался. Сейчас дойдёт до угла дома, свернёт и скроется из виду.

Нет, всё же обернулся, буквально в последний момент. Взглянул прицельно в её окно, махнул рукой. Саша махнула в ответ, хотя, понятно, он не видел её на таком расстоянии, в тусклом свете занимающегося утра, подёрнутого рассветной дымкой.

И всё же стало легче. Да и хлопоты помогли отвлечься.

Поезд прибывал в десять с минутами. Если накинуть час на дорогу от вокзала до дома, то примерно в одиннадцать должна вернуться мать. За это время следовало слегка прибрать квартиру, а главное, устранить следы их короткого счастья.

Саша раскладывала вещи по местам, пылесосила, проветривала и всё это время неотвязно думала о грядущем разговоре с матерью.

Из-за неё Глеба отчислят, из-за её упрямства, из-за её дурацких принципов. Из-за неё они расстанутся на целый год. Ну подумаешь — пропускал! Какой студент не пропускает? Подумаешь — коробку конфет хотел подарить! Не он же завёл такой обычай, все дарят и почти все берут. Так откуда ему было знать, что для матери подобное — как мулета тореадора.

Правда, есть ещё Оксана… Тошин сказал, что ничего между ними не было, что Глеб всё придумал. Но это же ерунда какая-то. Зачем ему такое выдумывать?

Саша решила, что начнёт разговор не сразу, пусть и хотелось обрушить упрёки и просьбы на мать прямо с порога. Но нет, так она только может всё испортить. Мать после таких разъездов всегда раздражённая, нервная. До неё такой не достучишься, а Саше ведь надо доказать, как мать ошибается на его счёт.

Мать приехала в четверть двенадцатого. Действительно, вся на нервах и уставшая. Начала было жаловаться, какой выматывающей оказалась дорога, но, узрев тугую повязку на лодыжке дочери, тотчас забыла о своих жалобах.

— Сашенька, что случилось?

— Да ничего страшного, Ногу подвернула в училище, но уже нормально всё. Не болит. Не переживай.

Конечно, мать распереживалась: а вдруг что-то серьёзное, надо показать ногу хорошему врачу, а не дежурному костоправу из затрапезного травмпункта. Саша еле её утихомирила, хотя у самой в душе всё переворачивалось.

— Да там же по снимку всё видно, нет никакого перелома. И даже разрыва связок нет. Небольшое растяжение и всё. Честное слово. Не паникуй зря. Иди лучше ванну прими, отдохни, чай попьём, а потом…

А на потом Саша наметила разговор. Слова подобрала веские, доводы. Пусть только мать расслабится сначала.

Мать любила горячую ванну, это её успокаивало. Могла чуть ли не час лежать, подбавляя воду. Потом выходила красная, распаренная, вялая. Такой она, уж по-крайней мере, её выслушает, а не начнёт кипятиться с первой же фразы. Но всё равно Саша волновалась до дрожи в груди.

Однако тут не прошло и пяти минут, как мать вышла из ванной.

— Это чья? — спросила она, держа в руке зубную щётку. Щётку Глеба.

В первый миг внутри всё похолодело, вдоль позвоночника змейкой скользнул страх. Саша оцепенела, растерянно глядя на мать.

— Это его? — догадалась она сама. — Пока меня не было, ты привела сюда… Привольнова?

Саша молчала. Теперь её наоборот бросило в жар. Щёки, уши, даже шея полыхали от удушающего стыда.