И сердце пополам

— Ты… с ним… здесь? — Мать зажала рот ладонью, отвернулась. Задышала шумно, часто. Острые плечи вздрагивали, как будто она беззвучно рыдает. Потом она сняла с сушилки стакан, наполнила водой из графина. Потрясла над стаканом бутылёк, и по кухне поплыл запах корвалола.

— Ты меня убила. Просто убила, — глухо произнесла мать, выпив воду. — Господи, стыд-то какой!

Рука её дрожала. Затем она снова взяла со столешницы щётку Глеба и швырнула в мусорное ведро. И этот жест неожиданно сильно уязвил Сашу. Зачем она так-то?

— Как ты могла? Как?! — восклицала мать. Лицо её перекосила гримаса недоумения и брезгливости. — Уж от кого, но от тебя такого я не ожидала. И представить не могла! Чтоб моя дочь и привела этого подонка в наш дом! Чтобы с ним…

— Он не подонок! Ты его совсем не знаешь! — взвилась Саша, негодуя.

— Это ты не знаешь…

— Перестань, да перестань уже! Что он тебе плохого сделал, что ты так на него взъелась? Пропускал? Велико преступление! Может, у него обстоятельства были. Это я живу на всём готовом, а он на шее у родителей не сидит, ему работать приходится.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Многие студенты подрабатывают, но умудряются учиться.

— И он учится!

— Да уж, — хмыкнула нервно мать. — Учится он. Все бы так учились.

Саша, не обращая внимания на её усмешку, продолжала запальчиво:

— Вот скажи, кроме тебя ему ещё кто-нибудь не ставил зачёт или экзамен? Хоть с кем-нибудь у него были такие же проблемы? Ведь нет? Потому что все объективно оценивают знания, а ты сразу, изначально отнеслась к нему с предубеждением. А разве так можно? Это непедагогично и не по-человечески!

— Господи, Саша, да очнись ты! Послушай себя! Ты же никогда не была дурой. Почему сейчас ты так слепа? Неужели ты не понимаешь, что ему от тебя только одно и надо?

— Ты ошибаешься!

Мать, не слушая, не останавливаясь, продолжала:

— Только экзамен ему нужен и всё. Поэтому он с тобой познакомился, поэтому… совратил тебя… — последнее далось ей с трудом. Её снова затрясло. Она закусила губу и сморщилась, как от сильной боли. Из груди вырвался рваный вздох.

— Мама…

— Ну ничего. Он за это поплатится. Он ещё горько пожалеет. — Лицо матери разгладилось и, приняв скорбное, решительное выражение, точно окаменело.

— Что? Что значит — пожалеет? Что ты ещё надумала? — испугалась Саша.

Мать молчала.

— Ты и так уже всё испортила! Ему жизнь испортила. Мне готова испортить. И ради чего? Чтобы кому-то доказать, какая ты принципиальная?

Та по-прежнему не отзывалась, но реагировала — то прикусывала губы, то сжимала так, что проступали острые желваки.

— Если тебе твои принципы дороже всего, дороже меня, то… пожалуйста! Хочешь сделать меня самой несчастной на свете — давай, действуй! — сорвалась на крик Саша, но тут же быстро и горячо зашептала: — Мамочка, пожалуйста, поставь ему экзамен! Прошу тебя! Умоляю!

— Ещё чего! — возмутилась мать. — Даже не проси. Не хочу этого слышать.

— Я никогда ни о чём тебя больше не попрошу, только поставь! Что хочешь, сделаю! Да как ты не поймешь, что я не вынесу год без него?!

— Саша, — простонала мать. От её злой решимости не осталось и следа — одно страдание и горечь. — Тебе сейчас кажется, что всё плохо, что мир рушится. Но потом будет ещё хуже, гораздо хуже и больнее. Когда он получит то, чего добивается, и оставит тебя… Ты даже не представляешь, как это ужасно, как сокрушительно знать, что тобой попользовались и…

— Мамочка, милая, ты просто поставь ему экзамен, а там уж мы с ним как-нибудь разберёмся… — глотая слёзы, просила Саша.

Мать поймала её руку, посмотрела с жалостью.

— Глупенькая моя девочка, да как ты не поймёшь, что он тобой манипулирует? Ни при чём тут принципы, просто я вижу его насквозь, всю его подлую натуру…

Саша выдернула руку.

— Не поставишь? — спросила глухо.

Мать качнула головой.

Вот и всё. Крах. Провал полный. Ничего не вышло.

Саша на миг отвернулась к окну, сглотнула острый ком в горле. Она тут не останется, с ней не останется. Она поедет к Глебу в общежитие, прямо сейчас. Потому что сил нет видеть мать, слышать её голос.

Сколько ему осталось? Месяц? Два? Тогда пусть это время будет полностью их. Каждый свободный час, каждая минута… Как к этому отнесётся Глеб, она не задумывалась. Почему-то была уверенность, что он всё поймёт, что примет её. Ещё вчера он шептал, как счастлив с ней, а сегодня утром — что не хочет расставаться.

Саша отошла от окна, обогнула мать, та что-то говорила — она уже не слушала. Прочь из этой кухни, из этого дома. Наверное, стоило бы позвонить Глебу, предупредить, но это можно и потом, по пути. А сейчас хотелось вырваться отсюда скорее, где сами стены, казалось, давили и душили её.

— Ты куда собираешься? — В комнату без стука вошла мать и застыла на пороге, ошарашенно глядя, как Саша бездумно, хаотично бросает вещи в дорожную сумку.

— Я ухожу, мама.

— Куда?

— К нему. — Удивительно, как спокойно, даже бесцветно прозвучал её голос.

— Ты с ума сошла?! — воскликнула мать.