И солнце взойдет. Она

Что и зачем, он не уточнял, потому что в их отношениях всё по-прежнему было непросто. Энтони отказывался принимать малейшую помощь, что выходила за должностную инструкцию, и всячески уклонялся от любого внимания. Он не принимал ни заботы, ни помощи. Ну а Рене порой просто не могла удержаться. Ведь нет ничего столь же жестокого, как смотреть на испытания для самого близкого человека, и не иметь права помочь. Но она уважала изломанную гордость упрямого Тони и понимала, что той тоже надо срастись, залечить раны, восстановить гибкость и силу. Так что Рене лишь поджимала дрожавшие губы и нервно стискивала переплетённые пальцы, покуда смотрела, как он неуклюже переползал на локтях из кровати в инвалидное кресло, как делал первый шаг в ходунках, словно какой-то старик. Как ронял ложки, как обливался водой, спотыкался и падал. Что же, здесь тоже должно пройти время, но ничего. Она знала. И она подождёт. Однако Рене даже не представляла, как долго…

Here comes the sun…

Солнце взойдёт…

Тем временем обстановка в отделении с каждым днём становилась всё хуже. Но Рене знала куда возвращалась, а потому, сцепив зубы, терпела взгляды, шепотки, разговоры, дурацкие смены и впавшего в экстаз безнаказанности Жана Дюссо. Она не жаловалась, но Энтони будто бы знал, что происходит. Рене не знала, рассказывал ли ему новости Фюрст, который теперь навещал его каждый вечер, или то была вездесущая Хелен, а может, бывший глава отделения просто умел видеть сквозь стены. Только чувствовала, как с каждым днём тяжелел его взгляд и росло раздражение. Тони будто чего-то ждал и бесился от каждого дня проволочки. Но прошёл май, потом прополз жаркий июнь, а затем Энтони вдруг захотел вернуться домой. Почти что без рук и едва способный ходить.

В целом, Рене его понимала. Её саму уже подташнивало от надоевших больничных стен, но в тот же день, как палата Энтони опустела, отделение будто потеряло последний опорный пункт. Ту точку стабильности, что держала в узде. Ведь даже уволившись, доктор Ланг, без сомнения, принадлежал своему отделению. Хирургам, студентам, медсёстрам и пациентам. Прикованный к кровати, разбитый, почти уничтоженный он всё равно незримо присутствовал в каждой молекуле воздуха. К нему приходили советоваться, по старой памяти приносили на подпись бумаги, а потом долго мялись в дверях, пытаясь справиться с чувством неловкости. Рене знала, что для Тони это тоже было непросто, но он помогал даже тогда, когда, казалось, не мог. И вот теперь, эта чудесная магия будто рассеялась. Эпоха Энтони Ланга закончилась.

Рене не знала, с чего всё началось, но спустя месяц и без того тлевший конфликт с Жаном Дюссо достиг апогея. И, наверное, ей следовало догадаться, что это будет логичный итог, как только Тони покинет пределы больницы. Она вернулась сюда ради него, но теперь её здесь ничего не держало. Так что, как только в июле доктор Дюссо официально стал главой хирургии, Рене решила уволиться. Однако, она всё же не ожидала, до чего может довести человека ощущение вседозволенности.

Дюссо орал на неё долго, с упоением и не стесняясь мешать грубости с аргументами. И, на первый взгляд, Рене его понимала. Да и на второй тоже. В отделении опять не хватало людей, близился набор резидентов, но… Но зов сердца оказался снова сильнее здравого смысла и долга. А потому, занятая этими невесёлыми мыслями Рене даже не слушала, что там кричал ей доктор Дюссо. Зато Тони, который словно специально выбрал этот день для очередного обследования, отлично разобрал каждое слово. И когда его чёрная тень метнулась вперёд, в ужасе замерло, кажется, всё отделение.

Рене не поняла, как это случилось. Вот Энтони ещё приближался с другого конца коридора, тихо скрежетало колёсико, пока сестра из рентгенологии сосредоточенно катила его инвалидное кресло, а потом мир будто вспыхнул калейдоскопом. Как-то резко огромное тело заслонило собой замолчавшего Жана Дюссо, последовал хруст, визг, несколько хирургов бросились было к ним, но не успели, и в следующее мгновение Энтони тяжело рухнул на прорезиненный пол.

Словно тяжёлая тряпичная кукла, он распластался перед главой отделения, пока тот прижимал к лицу скользкую от крови ладонь. Последовал общий вдох, затем тишина, и только Рене с глухим вскриком кинулась к неподвижно лежавшему телу. О том, как Тони вообще умудрился подняться и сложить для удара кулак, она задумалась много позже, когда снова сидела в темноте узкой палаты. Сейчас её волновало только одно:

– Руки! Руки-руки-руки! – отчаянно шептала она, пока пыталась перевернуть слишком тяжёлого для неё Ланга. – Вот идиот! Господи… ну почему обязательно надо драться!

– Он назвал тебя сукой, – пробормотал он и наконец-то пошевелился, когда с шипением попытался упереться на локти. Ноги пока слушались плохо. – А я больше не глава отделения. Имею, чёрт возьми, право даже убить этого мудака!

– Ты ответишь за это, Ланг, – раздалось гнусавое предупреждение.

– Да пошёл ты, – выплюнул Тони.