И солнце взойдет. Она

– Не мне. Виктории. Мучили, насиловали, избивали и снимали это на плёнку, чтобы получить выкуп. Не за неё. Вик была никому не нужна! Только за меня. Поэтому я их убила. Всех. Даже того мёртвого исколотила ножом… На всякий случай.

Наверное, её слова звучали ужасно, совершенно отталкивающе. От девочки в дурацких платьях не ждёшь подобной жестокости, но Энтони, кажется, не удивился. Надо же. Рене пнула какой-то куст и шмыгнула носом. От быстрой ходьбы теперь стало жарко. Втянув морозный воздух, она вдруг зачем-то сказала:

– Не переживай, девственности я лишилась стандартным способом, где в комплекте шло три коктейля, старшекурсник и неловкость наутро. Как у всех. Меня никто не насиловал.

Она ядовито усмехнулась, но вышагивающий рядом Энтони оставался серьёзен.

– Сколько тебе было?

– Мне было, и этого достаточно, – оборвала его Рене, не поддержав очередной намёк на возраст. – Что-то ещё? Или мы закончим на этом вечер допросов?

Видимо, Энтони всё же решил прекратить неудобный всем разговор, потому что остальной путь они проделали молча. И только уже под конец Рене вдруг осознала, куда несли её ноги – квартира наверняка распереживавшейся Энн мерцала пёстрой иллюминацией на весь переулок. Несколько шагов, и всё. Они пришли.

– Когда теперь возобновятся слушания? – спросила Рене. Замерев около припорошенной снегом лестницы, она один за другим нервно обрывала листья обвивавшего перила остролиста.

– Послезавтра, – немедленно откликнулся Тони.

– И чем всё закончится?

– Я заплачу восхитительный штраф, а к тебе приставят надсмотрщика. Следить, как бы никто из нас опять не начудил, потому что следующий раз может стать для тебя последним.

– Ясно, – коротко откликнулась она, немного помедлила, а потом быстро кивнула и поспешила вверх по скользкой лестнице.

– Рене, – напряжённый голос Энтони застал её на верхней ступеньке, и она обернулась. – Ты ведь знаешь, её было уже не спасти. Что бы ты ни делала, как бы быстро ни бежала из того подвала за помощью.

– Да… – прошептала она. Святые угодники, Ланг действительно читал. В тот же день, как оказался связан с ненужной ему девчонкой, или после ночи в запертой раздевалке – неважно. Энтони хотел знать и потому нашёл даже то, что она хотела бы навсегда скрыть.

– Сейчас ты живёшь мыслью сделать смерть подруги ненапрасной. Стремишься спасти каждого встречного, хотя знаешь – это её не вернёт. Но что будет, когда ты наконец смиришься? Любое топливо веры однажды заканчивается. И как жить тогда? В безысходности шагнёшь из окна или прыгнешь под поезд? – Энтони подошёл ближе и заглянул растерянной Рене в глаза. – Я не считаю тебя ребёнком. Ни до и уж точно ни после того, как поцеловал. Мало того, мне хотелось бы оставить тебя такой, со всеми твоими небесными целями и сверкающими убеждениями, но так нельзя. Когда придёт осознание, тебе понадобится хорошая причина, чтобы снова взять в руки скальпель.

– Ты ошибаешься, – холодно сказала Рене. – Я не собираюсь спасать всех во имя Виктории. Единственное, чего я хочу, – остаться хорошим человеком. Не обычным, не знаменательным, не известным. Просто хорошим. Однако мне действительно нужна причина, чтобы однажды не потеряться среди своих мертвецов. Я думала, ты сможешь ею стать. Но теперь не уверена. Я вообще не понимаю, что происходит вокруг. Господи, Тони! Я даже не знаю, кто ты такой!

– Не знаешь? – тихо спросил Ланг после недолгой паузы, и почему-то в его голосе Рене померещилась обида. – Три месяца бок о бок, а ты так и не знаешь?

– Твоих загадок хватит на целую пирамиду! Один обман. Чёрт возьми, даже Филдс сказал мне больше правды, чем ты за все эти недели. Я понятия не имею, что ты такое, Энтони Ланг. И уже не уверена, что хочу знать, – зло повторила Рене, а он вдруг усмехнулся и отступил.

– Я это я, Рене, – сказал Тони, и от его тона внутри словно что-то оборвалось. Слишком тихими были слова. Слишком много смысла он в них вложил. – Я не моё имя, не мои родители и не моё прошлое. И мне очень жаль, если ты этого так и не поняла.

Бросив последнюю фразу, он почему-то виновато улыбнулся, мазнул взглядом по мерцавшим огнями окнам и зашагал прочь. Ну а Рене ещё долго растерянно стояла на пороге, прежде чем нырнула в сухое тепло старого подъезда. Дурацкий получился разговор, не стоило и начинать.

Энн встретила ожидаемым криком. Она безостановочно носилась по комнатам, кидалась вещами и причитала до тех пор, пока всё же не выдохлась. Замерев, наконец, около не спешившей снимать верхнюю одежду подруги, медсестра упёрлась рукой в дверной косяк и строго спросила:

– Ну?

– Я возвращаюсь в Монреаль, – коротко ответила Рене. – Зашла попрощаться.

– Что? – На лице Энн было написано искреннее непонимание. – Какой Монреаль? Какое, мать твою, попрощаться? Мы же договаривались! Собирались встретить Рождество вместе на площади. Да и куда ты попрёшься на ночь глядя? Половина девятого вечера. Рене, ты сдурела? Опять поднялась температура?

– Возможно. – Она облизала пересохшие губы. – Но мне надо домой.