И солнце взойдет. Она

Рене тоскливо смотрела в окошко электронного письма.Раз-два, раз-два мигал бездушный курсор, для которого не существовало ни проблем, ни выбора. Раз-два, раз-два. К сожалению, этого нельзя было сказать о Рене, которая вот уже три четверти часа пялилась на экран и не могла найти в себе смелость либо наконец его выключить, либо написать нужный ответ. Сомнения накрывали с головой, потому что она просто не знала, какой ответ ей действительнонужен.

Господи, сколько это тянулось? Наверное, больше недели. С того самого разговора с доктором Фюрстом, а она так ничего и не решила. Неделя сомнений. Неделя выбора и полнейшей несостоятельности как специалиста, личности и любящей женщины. Глухой тупик, откуда Рене не видела выхода.

Она потёрла лицо и снова уставилась на настырный курсор.Раз-два, раз-два. Страшно сказать, но Тони до сих пор ни о чём не догадывался. Он не знал о письме, и Рене не понимала, отчего сразу не решилась ему рассказать. Быть может, дело было в словах доктора Фюрста, а может, в собственных страхах. Но решение промолчать стало ошибкой, потому что следующим утром Рене не нашла духу, а через неделю открыть рот стало попросту невозможно. Она трусила. В голове кружили воспоминания о десятке очень печальных ссор и об улетевшем в стену учебнике с именем профессора Хэмилтона. В доме вообще не осталось ни одного напоминания об их нейрохирургическом прошлом. Ни книги, ни журнала, ни завалившегося между газетами простого буклета. Даже на разговорах лежало табу. Казалось, Энтони бесился от одного лишь воспоминания, а Рене… Рене всегда ненавидела ссоры.

Трижды она едва не ответила в Оттаву категоричное «нет», но всё-таки не решилась. Она искала в сердце ростки бесполезной надежды. Энтони не стал бы ей запрещать! Верно? Глупости! Конечно же, нет. Он должен принять её выбор! Ему же прекрасно известно, как долго Рене об этом мечтала, как бредила, как шла годами, как расстраивалась, как старалась вопреки его же приказам тренироваться на тех же мышах, как… На этом она обычно терялась, потому что боялась признаться даже себе, что он действительно не отпустит. Да, со стороны их отношения наверняка казались похожи на сказку. Боже! Они должны были ею стать! Но отчего-то так и не стали…

Нет, Рене действительно была искренне влюблена в Энтони Ланга. Видит бог, она отдавала ему всю себя и, видимо, потому, слишком поздно заметила ощущение пустоты. Словно каждая их эмоция вдруг стала стеклянным игрушечным шаром, внутри которого воздух. Вроде, красиво, а разобьёшь – ничего не останется. Похоже, они и правда где-то ошиблись. Оба.

– Ты тускнеешь, – сказал в тот раз доктор Фюрст, но было уже слишком поздно…

Кошмары вернулись. Сначала смутные, непонятные. В них Рене ночь напролёт ходила по тёмному больничному коридору и отчего-то никак не могла открыть глаз. Веки будто слипались, вызывая острое чувство беспомощности. Руки незряче шарили по гладким стенам, натыкались на чьи-то образы и дёргали ручки закрытых дверей в поисках шанса для бегства… Но выхода не было. Совсем. И от осознания этой пугающей мысли с истерично заходившимся сердцем она просыпалась.

Однако неделю назад коридоры сменились палатой, куда Рене теперь приходила в своих страшных снах. Снова сквозь приоткрытые веки она смотрела на зелёные стены, каких отродясь не было в их больнице, видела старую аппаратуру и распростёртое на столе тело. Оно было слишком знакомо обтянуто кожей, такой светлой, будто Луна обрела плоть человека с синими руслами вен – такими родными, выученными поцелуями. Но потом взгляд падал чуть ниже, на грубый шов после вскрытия, и становилось особенно страшно. В этот момент Рене ощущала запах смерти и холод кожи, слышала треск мёртвой плоти. И… просыпалась от боли в раскалённом докрасна шраме. Она пялилась в темноту, пока лицо сводило от судороги, но видела не полутёмную комнату или лившийся в окна рассвет, а только страшную линию от пупка до середины гортани… А ещё руки. Эти перетянутые красными лентами кисти, где вместо пальцев виднелось засохшее блюдо из мяса, костей и лоскутов кожи. Рене казалось, что её вырвет. Не потому, насколько чудовищно было зрелище, в конце концов, она встречала и не такое. Её мутило от страха, что когда-нибудь вместо сна она увидит реального Тони.