И солнце взойдет. Она

– Зачем ты так? – прошептала она, и Ланг невольно вздрогнул. Он посмотрел в глаза Рене, а потом в один шаг оказался рядом, чтобы стиснуть в объятиях.

– Я не хотел, – пробормотал Энтони, коснувшись поцелуем взлохмаченной макушки.

– Тогда почему? Я… я не прячусь от правды, но признать её окончательно – это поставить точку. Не думаю, что готова.

– Вот поэтому, – раздался над головой вздох. – Я не понимаю, как ты можешь их всех прощать. Я не понимаю тебя, твоей мотивации и порой абсурдной доброты. Ты давно должна была повзрослеть и избавиться от подобной наивности, но почему-то всё ещё веришь в розовых пони, что бегут по радуге справедливости.

– Неправда, – проворчала Рене. И услышала, как в грудной клетке Тони перекатился смешок.

– Разве? – он замолчал, пока вырисовывал на белом свитере круги да спирали, потом на секунду обнял крепче и отпустил. – Ты закончила?

Рене кивнула, бросила взгляд на оставленный старый будильник, зачем-то поправила сидевшего на диване бобра и хотела уже подхватить огромную сумку, но Энтони успел первым. Вручив герберу, он взялся за потёртые ручки.

– Что насчёт аренды? – Ланг кивнул в сторону развороченной комнаты.

– В декабре заплатила на полгода вперёд, – вздохнула Рене. – Так что первое время, боюсь, не смогу возместить тебе траты…

Она резко осеклась, когда с настойчивой просьбой замолчать рта коснулась мужская ладонь. Энтони недовольно нахмурился и покачал головой.

– Бога ради! Избавь меня от этой эмансипированной чуши. Прямо сейчас она неуместна.

– Но так не принято!

Вздёрнутая в картинном недоумении бровь дала понять, что Энтони в целом плевать на социальные правила. Кто бы мог сомневаться, что он уже всё решил. Верно? Однако где-то внутри снова шевельнулось неловкое напряжение. Рене рада была бы его не заметить, но… Но то никак не хотело исчезать.

– Забирай цветок, – коротко бросил Энтони и направился к выходу. – За остальным вернёмся позже.

И закрывая за собой дверь, Рене знала, что он солгал.

***

За следующий месяц Рене ни разу и не навестила свою квартиру. Любая её просьба или намёк неизменно натыкались на небрежное «потом», которое так никогда и не наступало. И неважно, нужен ли был учебник, тетрадь, а может, что-то ещё, Ланг немедленно находил замену или точную копию. Изо дня в день Рене просыпалась под звук другого будильника в серой комнате Хабитата, спускалась по белым лестницам и садилась в чёрную, точно сажа, машину, чтобы отправиться на работу. У неё были ключи, она знала соседей, улыбалась охране, украшала комнаты сухоцветами, акварелями и милыми мелочами, но ощущения дома не приходило. Лишённые малейшего оттенка стены были бездушны, и между ними Рене блуждала, потерявшись в собственных мыслях. А в тех было гулко и холодно. Даже гербера чувствовала себя неуютно. Она ёжилась на солнечном подоконнике, поджимала листья, стоило Энтони подойти к ней чуть ближе, и сбрасывала бутоны. Рене хмурилась, подолгу разговаривала с упрямым цветком, но всё было без толку.

Рене не понимала, как это произошло. Всё началось незаметно. Утро сменялось вечером, работа шла за работой, операции, семинары, задачки от Тони. Дел в послеснежные дни всегда находилось так много, что, казалось, всё лишнее и непонятное давно должно раствориться в суматохе нового года. Однако затаившееся с первого январского вечера чувство тревоги раковой клеткой врезалось в самое сердце. Рене почти физически ощущала, как его метастазы множились в головном мозге, сжимали предчувствием лёгкие, разносили по венам отравленный след, пока она отчаянно пыталась разобраться. Что-то происходило. Рене улыбалась, смеялась, украдкой ловила поцелуи от Энтони и целовала сама, однако, оставшись наедине, словно гасла. Нечто в ней или где-то поблизости давило так сильно, что не было сил даже вздохнуть. Какое-то время казалось, дело в новизне отношений, или в надсмотрщике из Квебека, что следовал за Рене по пятам. Но с каждым днём она верила в это всё меньше.

Ну а Тони будто не замечал этой совсем не маленькой странности. Он жил в собственном мире, где каждый день рядом с Рене казался распланированным на годы вперёд. Сегодня у них была домашняя пицца, завтра – прогулка, а через неделю он отвезет её куда-нибудь в горы или на озеро, а может, на богом проклятые водопады. Рене не знала. Она плыла по течению и никак не могла пристать к берегу. Да, они вместе боролись с мигренями. Рене могла часами сидеть позади на коленях и массировать уставшую голову, но всё равно знала, что Энтони украдкой глотает таблетки. В тот день, когда она их нашла, то оказалась в полной растерянности. Но два разговора закончились отвратительной ссорой, и Рене вернулась к тому, что умела лучше всего – любить и верить. Она не знала иного лекарства.