И тогда я солгал

Любимая, так будем же верны
Друг другу! В этот мир, что мнится нам
Прекрасной сказкой, преданной мечтам,
Созданьем обновленья и весны,
Не входят ни любовь, ни свет, ничьи
Надежды, ни покой, ни боли облегченье.
Мы здесь как на темнеющей арене,
Где всё смешалось: жертвы, палачи.
Где армии невежд гремят в ночи.[24]

Фредерик внимательно слушал.

— «Армии невежд…» — повторил он. — Хорошо сказано, да?

Он спрашивал, как будто действительно хотел знать.

— Да, хорошо, — ответил я. Но во мне отзывалась другая строка.

— Кто это написал?

— Мэтью Арнольд. Он есть на полках у твоего отца.

— Если ты не уронил томик с утеса.

Мы оба засмеялись.

— Поражаюсь, как тебе удается выдавать такие длиннющие куски.

— Это у меня от природы.

— Разве пушки не помеха стихам?

Я не ответил. Его отрывистый голос уносил нас все дальше и дальше от стихотворения.

— Не сказал бы, что Эстанкур похож на прекрасную сказку, — продолжал он. — Хотя и не худшее местечко, правда? Как тебе здесь, ничего?

— Вполне, — сказал я.

У нас были чистые соломенные тюфяки на чердаке амбара, чистая вода, не особо разрушенная деревня, так что было где прогуляться; по вечерам — «Кошачья шубка». Мы могли наблюдать, как женщины работают в поле, как будто войны нет вовсе. Я вдруг осознал, что за линией фронта начинается совершенно новая страна, созданная мужчинами. Никто не видел ее прежде, и ни одна женщина там не бывала. В Эстанкуре можно каждый день покупать свежие яйца и молоко, если не боишься, что тебя обсчитают. А главное, у нас было еще целых три дня отдыха.

— Кажется, у тебя все отлично, — произнес он странным голосом. — Не могу поверить, как хорошо ты освоился.

— Ты о чем?

— Наверное, я не ожидал, что ты изменишься.

— Мы все изменились.

— Это точно.

Наступило молчание. Я чувствовал, что он разочарован во мне, и злился на него из-за этой разочарованности, хотя и знал, в чем ее причина. Почему он не захотел обсудить стихотворение?

— В школе я терпеть не мог стихи, — сказал Фредерик, и я услышал в его голосе вызов. — Пока ты не стал объяснять их мне.

У меня снова перехватило горло. Я откашлялся и проговорил:

— «Любимая, так будем же верны…» Тут ничего сложного, да?

— Видимо, он написал это женщине, в которую был влюблен.

В ту ночь все звуки доносились отчетливее, чем обычно. В «Кошачьей шубке» кричали, где-то вдалеке взревел мотор. На ветру слегка поскрипывали сучья. Тяжелого обстрела не велось, доносились только одиночные разрывы. Приятно, что ты не там, но и слегка тревожно, как будто тебе подобает там находиться. Как будто то место, откуда слышна стрельба, — единственное, которое существует в реальности. Но все это чепуха. Фредерик стоял так близко, что я услышал, как он перевел дыхание, прежде чем заговорить.

— Скоро намечается очередное наступление, — сказал он. — Опять будем сражаться за то взгорье.

— Сутинское взгорье? — Я не мог поверить, что все опять должно повториться.

— Мы не можем позволить, чтобы они удерживали такую позицию, — произнес Фредерик каким-то неживым голосом. Не стоило ему рассказывать мне об этом. Такое полагалось знать офицерам, а рядовым следовало сообщать в надлежащее время, предпочтительно за несколько часов, чтобы им не пришлось слишком долго трястись от страха. До меня доходили кое-какие слухи, но иное дело — услышать из уст Фредерика.

— Если не удастся с первого раза, — сказал Фредерик, — будем пытаться снова, снова и снова.

Я ничего не ответил. По мне, так пусть фрицы удерживают Сутинское взгорье хоть целую вечность, лишь бы с нами не произошло то же, что с третьим батальоном. С нашей нынешней позиции мы не могли продвинуться вперед, но нам повезло, что у нас был спокойный участок. Теперь наше желание, чтобы ничего не происходило, кажется странным — ведь это означало бы, что война продлится вечно. Мы бы до второго пришествия топтались туда-сюда вдоль линии фронта. Но мы знали, что чем меньше у начальства грандиозных планов, тем лучше для нас.

— Как ты относишься к окопной вылазке? — неожиданно спросил Фредерик.

— Чего? — Я все еще думал о Сутинском взгорье.

— Мне нужны добровольцы.

— Сутинское взгорье не отобьешь с помощью вылазки, — глупо возразил я.

— Да нет, балбес, Сутинское взгорье тут ни при чем. Навряд ли второму лейтенанту поручат такое дело, правда ведь? Сутинское взгорье — это удовольствие на будущее, вроде Рождества. А это предприятие для небольшого отряда, ночная работенка, как раз по нам. Один офицер, сержант Моррис, парочка капралов и сорок восемь рядовых, из всех четырех взводов. Добровольцев, — добавил он после короткой паузы.