И в горе, и в радости

Он перешагивал через две ступеньки зараз и не обернулся, пока не оказался на дорожке. Я последовала за ним и остановилась на полпути.

– Это правда?

Он сказал:

– Нет, определенно нет. Я действительно не знаю, о чем думал Оливер. – Он добавил, отходя все дальше: – Извини, мне нужно идти.

Звонок в дверь раздался, когда я была еще в коридоре, поправляла велосипед отца.

– Привет.

– Привет.

– Извини…

– За что?

Стоя на верхней ступеньке, засунув руки в карманы, Патрик сказал:

– Я просто почувствовал, что должен сказать, я не был с тобой на сто процентов честен только что.

Я сказала:

– Хорошо.

Он сделал паузу, очевидно не зная, нужно ли ему объясняться дальше или, признавшись, он может по праву уйти. Секундой позже, засунув руки глубже в карманы, он сказал:

– Нет, просто в какой-то момент…

Я почесала руку, ожидая. Я думала, что хочу знать, в коридоре я почувствовала, что мне нужно знать, любит ли меня Патрик. Больше не хотела. Я была смущена и хотела, чтобы он ушел, потому что я была убеждена – иррационально, но все же убеждена, – для него стало очевидно, что той секунды, когда его руки были на моей талии, и тех лишних полсекунды, пока они оставались там, было достаточно, чтобы заставить меня поверить, что он правда любит меня, как сказал Оливер. И я хотела, чтобы он это сказал, потому что теперь в сознании Патрика я была влюблена в него.

– …в какой-то момент, – он покачался на месте, – я действительно думал, что люблю… ну, знаешь.

– Когда?

– В тот год, после того как я увидел тебя у тети и дяди на Рождество. – Он сказал, что я, вероятно, этого не помню. – Мы были подростками. Ты болела, а мне нужно было зайти в…

– И ты рассказал мне о своей матери.

Патрик выглядел очень удивленным, как будто думал, что ни один наш разговор мне не запомнился.

– Почему ты решил, что любишь меня?

– Думаю, просто потому, что ты спросила меня о ней. Никто больше не спрашивал – ни до этого, ни после, если не считать Роуленда, который хотел узнать, как она умерла, когда я впервые приехал.

Я вздрогнула и скрестила руки на груди, хотя было не холодно.

– Мы ужасные, Патрик.

Он сказал:

– Вы не были ужасными. Ты не была. В любом случае дело в том, что я действительно думал, что влюбился в тебя тогда, и, очевидно, сказал об этом Оливеру, что очень досадно. – Патрик очень быстро почесал в затылке. – Но я, конечно, не влюбился и в конце концов понял это. Так что, пожалуйста, не волнуйся, я никогда не любил тебя. – Он услышал себя и добавил: – Извини, это звучит…

– Все в порядке. – Я сказала, что мне вообще не следовало его спрашивать. – Можешь идти.

– А ты в порядке?

Я резко сказала «да».

– В полном, Патрик. Просто сегодня день мужчин, которые однажды любили меня, а потом перестали, или думали, что любят, а потом поняли, что просто голодны или типа того.

Я вернулась к дому и сказала Патрику, что мы увидимся как-нибудь потом.

* * *

Я лежала без сна до утра, мысли переключались между воспоминаниями о Джонатане за столом, о его ухмылке, когда он сказал, что я не должна быть матерью, и Патриком на дорожке, возвращающимся к двери. Джонатан был жестоким, но, по крайней мере, разбив мне сердце, он сделал это быстро и грязно. Объясняя, что он никогда не любил меня – разве что в момент юношеского замешательства, – Патрик был так озабочен тем, чтобы не причинить мне боль, что это было похоже на снятие повязки с раны, с самого уголка, слишком медленно, с чрезмерной осторожностью, так что еще до того, как влажная плоть обнажится хотя бы наполовину, хочется просто сорвать ее с себя.

Именно в те часы, когда я думала о них обоих, Джонатан и Патрик соединились в моем сознании. Они оба отвергли меня в один и тот же день, и именно поэтому, когда я думала о Джонатане и нашем неудавшемся браке, я думала также и о Патрике. Так я решила в последующие дни и какое-то время в это верила.

На следующее утро Николас зашел на кухню, когда мы с отцом сидели за столом и читали газеты. Он хотел узнать, есть ли в доме запасные коробки, потому что решил переехать к Оливеру. Он хотел быть ближе к городу. Хотел попробовать устроиться на приличную работу. Сказал, что брат приедет за ним сегодня же.

Мой отец встал и сказал, что посмотрит, что удастся откопать. Николас приготовил тост, поставил на стол и сел на стул напротив меня. Начал рассказывать о своих планах. Я положила локоть на стол и продолжила читать, положив руку на лоб, удерживая вес головы и одновременно прикрывая лицо.

Я не ответила ни на что из того, что он сказал. Я чувствовала себя школьницей, пытающейся скрыть, что она плачет за партой, потому что задание оказалось слишком сложным. Я старалась не плакать, потому что эта перспектива, перспектива того, что Николас съедет и внезапно я и мои родители останемся в доме одни, была слишком тяжела. Он продолжал, а я пыталась сосредоточиться исключительно на том факте, что с его отъездом Патрик перестанет приходить.