«И вечной памятью двенадцатого года…»

В результате сразу возникла проблема связи изображения героев мемуарной литературы с господствующими литературно– эстетическими направлениями эпохи – классицизмом и сентиментализмом. В случае если авторы мемуаров были профессиональными литераторами, как Ф. Н. Глинка или И. И. Лажечников, эта связь становилась наиболее очевидной. Так, в «Письмах русского офицера» (1808–1816) Ф. Глинки или «Походных записках русского офицера» (1820) И. Лажечникова господствует следующий принцип: предмет изображения диктует стиль и манеру повествования. В соответствии с этим принципом, если в поле зрения мемуариста попадает «чувствительная» тема, вполне естественно выглядит обращение к сентименталистской традиции. Если мемуарист повествует о «высоком» предмете, то в записках начинает преобладать классицистическое начало. Если предметом изображения в мемуарах становятся пороки общества, например галломания русского дворянства, то на помощь автору-мемуаристу приходят традиции русской просветительской сатиры XVIII в. Как следствие, в текстах происходит своеобразное чередование трех ролевых масок образа автора, которым соответствуют три стиля повествования: 1) образ-маска чувствительного путешественника, одетого в военный мундир; 2) образ гражданина-патриота и, наконец, 3) ролевая модель поведения сатирика-бытописателя, высмеивающего пороки общества.

Так, находясь в русле классицистической поэтики, Глинка называет Наполеона «извергом», «новым Навуходоносором», «Катилиной», «Батыем», французов – «злодеями», русских – «неустрашимыми россиянами» и «благородными защитниками Отечества». Самым распространенным чувством в дворянском обществе и в народе является чувство беспредельной любви к Отечеству – «чувство благородное, чувство освященное»[177] – и желание спасти его любой ценой.

Напротив, в образе чувствительного путешественника автор отдыхает «под цветущими липами у светлого ручья, вспоминая о прошлых тяготах и заботах, как «Улисс в своем странствовании по морям», замечая при этом, что «свист полевых птиц после свиста пуль кажется райским пением»[178].

В роли беспощадного сатирика Глинка обличает испорченные нравы российского дворянства, пристрастившегося к безудержной роскоши и неистребимой даже в условиях войны 1812 г. галломании, высмеивает ветреность и непостоянство французского народа, по очереди предававшего М. Робеспьера, Директорию, Наполеона.

В результате подобного подхода к изображению действительности «Письма» начинают представлять собой мозаику различных стилевых традиций – от классицизма до сентиментализма включительно. Органический синтез текста обеспечивается единством личностного биографического начала автора-мемуариста, несмотря на множество его стилевых лиц-масок. В случае с Глинкой этим реальным биографическим лицом является «бедный поручик», у которого «все свидетельства и все аттестаты остались в руках неприятеля… и на нем ничего более не было, кроме синей куртки, сделанной из бывшего синего фрака, у которой от кочевой жизни при полевых огнях полы обгорели»[179].

С 20-х гг. XIX в. на стиль мемуарных произведений начинает оказывать влияние эстетическая система романтизма. На смену ролевому поведению автора, зависящему от объекта повествования в тексте, приходит традиция романтического моделирования образа автора и окружающей его действительности. Особенно отчетливо эта традиция проявляет себя в «Военных записках» поэта-партизана Д. Давыдова.

Моделирование начинается с эпиграфа произведения, в качестве которого Давыдов берет слова Вольтера: Ma vie est combat… («Моя жизнь – сражение»). В соответствии с этой задачей Давыдов строит сюжетно-композиционную структуру своих мемуаров. Они начинаются встречей с великим Суворовым, благословившим его выиграть три сражения, и кончаются кампаниями 1812–1813 гг., куда он, по его собственным словам, навсегда «врубил» свое имя. Записки построены таким образом, что в них освещаются самые «выигрышные», самые поэтические страницы его биографии, одухотворенные «честолюбием изящным, поэтическим». В соответствии с этой установкой выдерживаются самохарактеристики героя мемуарно-автобиографической прозы.

Вот он, молодой офицер лейб-гвардии гусарского полка, в Петербурге 1806 г., всеми правдами и неправдами стремящийся попасть в действующую армию. Когда эти просьбы увенчались успехом, «сердце мое обливалось радостью, чад бродил в голове моей», «не кровь, но огонь пробегал по всем моим жилам, и голова была вверх дном»[180].

Вот автор записок – уже адъютант П. Багратиона в сражении при Прейсиш-Эйлау – атакует французских фланкеров вместе с казачьей лавой: «Я помню, что и моя сабля поела живого мяса: благородный пар крови струился по ее лезвию»[181].