«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

Они могут быть приятелями, друзьями – это постороннее дело; но на приязни основанные хвалы литературные – это дело литературное, и критика должна обличить несправедливость и даже невыгоду такого рода похвал. На чем были основаны сии хвалы? На что опирался союз знаменитости литературной, если мы ясно видим, что не дарования вели в сей союз? На приязни – на одной приязни, которая может завязываться от разных причин [Полевой 1990: 68–69]122.

О писателях круга «Литературной газеты» Полевой замечает: «Хвастливость их не имеет границ; доказательства: похвалы самим себе, то есть князю Вяземскому, Пушкину, гг. Баратынскому, Языкову и проч.» [Полевой 1990: 79]123.

«Общество гениев, соединенных взаимной приязнью», так же как упоминание в чуть более ранней рецензии Булгарина на роман Погорельского «Монастырка» «писателей, стяжавших знаменитость по Ланкастеровой методе взаимного восхваления», кажутся едва ли не переводом уже упоминавшихся латушевских «страховых обществ для взаимной поддержки сочинений» [Булгарин 1830], однако, учитывая, что Бестужев-Рюмин осудил «общество взаимного прославления» еще в июле 1829 года, до Латуша, искать здесь французский источник, на который ничто не намекает, по-видимому, бесперспективно.

Пушкинский круг также охотно упрекал противную сторону во взаимных восхвалениях (к которым ее представители, в частности Булгарин и Греч, прибегали с большой охотой). Два самых знаменитых литературных памятника, в которых запечатлены такие упреки, – статья Пушкина «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» (1831) и басня И. А. Крылова «Кукушка и петух» (1834, изд. 1841)124. Однако ни Пушкин в характеристике Фаддея Венедиктовича и Николая Ивановича, ни Крылов в рассказе о взаимоотношениях двух пернатых не испытывают никакой необходимости в апелляции к французскому термину, хотя в обоих случаях героев (и людей, и птиц) связывает самая настоящая «литературная приязнь».

Второй причиной равнодушия русских литераторов к латушевской camaraderie littéraire представляется мне значительное место, которое в русской полемике 1830 года занимал сословный аспект, совершенно не интересный участникам полемики французской. Не менее охотно, чем выражением «знаменитые друзья», критики «Литературной газеты» оперировали понятием «литературная аристократия». Как замечает Е. О. Ларионова, цитируя эпистолярное суждение А. В. Веневитинова о партии Булгарина и Полевого как «составленной из всех тех, которые не умеют порядочно повязать галстуха», «литературные вопросы полемики оказывались тесно связаны с социальными» [Ларионова 2001: 22]. Бестужев-Рюмин в полемике с Дельвигом утверждает, что литературные достоинства писателя не зависят от его значения в нелитературном свете и что употреблять в этом контексте выражение «тон хорошего общества» оснований нет. Николай Полевой упрекает Пушкина и его «знаменитых друзей» в «литературном феодализме» и в нежелании признать, что не только среди «аристократов», но «во всяком звании и обществе может явиться душа, способная понимать изящное» [Полевой 1990: 70]. Ксенофонт Полевой напоминает Киреевскому и Вяземскому (к которым обращает укоризненное восклицание «О знаменитые друзья!»), что дар словесности нельзя усвоить в большом свете [Полевой 1990: 409, 413–414]. «Выходками против так называемой литературной нашей аристократии» (так определяет эти нападки анонимная – предположительно пушкинская – заметка, опубликованная 9 августа 1830 года в «Литературной газете») изобилуют статьи Булгарина. Пушкин в «Опровержении на критики» и Вяземский в статье «О духе партий; о литературной аристократии» парируют обвинения. Правда, у Вяземского «понятие „аристократизма“ имеет не исторический, а, скорее, метафорический смысл; он говорит об „аристократии ума и дарований“, „аристократии талантов“» [Вацуро 2000: 169]125. Но Пушкин в болдинских полемических заметках оперирует категориями «дворянство» и «хорошее общество» в самом буквальном, а не метафорическом смысле. В обсуждении же французской camaraderie, повторю, этот сословный аспект никакой роли не играл.