«…и вольностью жалую»

А вот многих яицких верховодов успех бузулукского полковника встревожил. И поспешили они доложить «государю», что Михайло Толкачев тоже изрядно преуспел — продвинулся к Яицкому городку. Когда же Емельян стал изыскивать, чем бы помочь Арапову, яицкие советчики заюлили: того у нас нет, другого не хватает…

— А пушки с Воскресенского завода прибыли? — вспомнил Емельян.

— Одна мортира, ваше величество, — ответствовал артиллерийский полковник Чумаков. — Да мы уже отписали Антипову.

— Что же вы ему отписали? — спросил Емельян, чувствуя, как нарастает в нем раздражение против наперсников, которые словно вели с ним скрытную войну: говорят одно, делать норовят иное.

Принесли указ, отправленный на Воскресенский завод Якову Антипову. В нем уведомлялось, что «секретная голубица чрез завода жителя Ивана Михайлова в армию его величества сего декабря 25 числа получена исправна».

— И это все? — возмутился Пугачев. — Получили одну мортиру, а где другие? Другие не надобны? Твори новый указ Антипову! — повелел он грамотею и начал диктовать: — «Как и прежде вам от 27 сего ж писали… мортиры и бонбы, также и пушки с припасами в немедленном времени сюда в армию его императорского величества представить!» — И окинул притихших казаков сердитым взглядом: — А полковнику Арапову все одно пособим!

Но вскоре получили новое уведомление: не устоял Арапов перед правительственным войском, посланным из Казани, и оставил Самару.

Яицкие сделали вид, что пригорюнились, однако успокаивали «царя-батюшку», не утаивая своего удовольствия:

— Зато, ваше величество, наш Толкач Яик забрал. Как будто одно с другим сравнимо — Яик и Самара! Михайло Толкачев вошел в Яицкий городок в канун Нового года. Деятели бердинской коллегии сразу засуетились, принялись ретиво готовить Толкачеву вспоможение. В городке-то у них семьи, родичи — отчий дом…

Но Пугачев знал — предчувствовал! — что, несмотря на отступление Арапова от Самары, именно там, на Волге, в Прикамье, да на Урале самое место для затеянного им дела. И хотя окрестили его армию, стоящую в Берде, Главной армией, а под Уфой у Зарубина всего десять тысяч, зарубинские-то владения куда пообширнее, и растут они день ото дня! Ясно Емельяну, что держит он в расстройстве и нервности уже не одних оренбургских правителей да окрестных господ помещиков, а все российское дворянство, весь императрицын двор! Как огненная река, разливается по России пламя восстания от искры, которую высек он три месяца назад, далеко от центральных владений Екатерины в казачьем краю Яицкого войска.

Где же границы у той огненной реки?..

На основании многочисленных работ историков мы можем сегодня документально точно представить, насколько грандиозен был размах крестьянской войны, начатой Емельяном Пугачевым.

К концу 1773 года образовались три крупнейших повстанческих района — в Берде, в Чесноковке (под Уфой) и в Челябинске. На востоке был осажден Екатеринбург (Свердловск). На западе в начале 1774 года отряды пугачевцев вышли к реке Вятке, оказавшись всего в семидесяти верстах от Казани. На Урале на сторону повстанцев перешло 92 завода — иначе говоря: три четверти предприятий горнозаводской уральской промышленности работало на пугачевскую армию.

В середине декабря правительство Екатерины II наконец объявило о Пугачеве «всенародно». Однако даже сам акт оглашения императорского манифеста о «государственном злодее» становился причиной народных волнений. Московский губернатор князь М. Н. Волконский 18 декабря откровенно докладывал Екатерине, что он воздержался от второй огласки указа, «дабы не подать в публике причины к большему уважению о Оренбургском деле».

Срочные меры к предотвращению волнений принимались на Дону, на Тереке, на Украине, в Запорожской Сечи, в Сибири и Казахстане. Восстанием была охвачена огромная территория Российского государства, протяженностью с севера на юг свыше тысячи верст.

Да, предчувствия не обманывали Пугачева.

И к центру бы, к центру ему идти немедля! Тем более что правительственные войска под командованием Бибикова еще не были приведены в боевую готовность.

Но пристально следили за каждым движением «своего императора» яицкие казаки. Избрав «Петра III» знаменем собственных устремлений, они не собирались самозваного царя отпускать от себя.

Из письма А. И. Бибикова жене по прибытии в Казань 26 декабря 1773 года:

«Дела здесь нашел прескверны, так что и описать, бу де 6 хотел, не могу… Многие отсюда, или лучше сказать большая часть дворян и купцов с женами выехали, а женщины и чиновники здешние уезжали все без изъятия, иные до Кузмодемьянска, а иные до Москвы ускакали».

Воевода Веревкин из Челябинска генералу Де-Колонгу 29 декабря 1773 года: