Читаем «…и вольностью жалую» полностью

Усмотрел Пугачев отныне для себя первейшую заботу в том, чтобы давать помощь приклонившимся к нему, где бы они ни случились. Как с первых дней было заведено направлять во все края верных людей-увещевателей, так затеял теперь Емельян посылать повсюду собирателей войска. И поехал в Башкирию Салават, сын Юлая. А вслед за ним и Канзафар Усаев, мещерякский сотник, который тоже пристал к Емельяну после разгрома Кара. Житель екатеринбургского ведомства Иван Грязнов еще раньше сколотил на Урале отряд из работных людей. Емельян с милостью призвал Грязнова в Берду, тоже нарек полковником и отправил назад на уральские заводы. К северу от Оренбурга на Самарскую линию был отряжен полковник Дмитрий Лысов. А там объявились свои атаманы — калмык Дербетев да бузулукский хуторянин Илья Арапов.

Понимал Емельян, что несподручно воевать без большой артиллерии. И перед николиным днем, призвав к себе Зарубина-Чику, повелел ему ехать на уральские заводы — лить пушки.

Повсюду прибавлялась негаданная сила. Под Уфой вдруг самостийно скопилась толпа — окружили башкирцы нелюбый им город, грозились его взять и с нетерпением ждали от «царя» вспоможения, чтоб вернее сокрушать супротивников.

Нешуточное предприятие — Уфу сломить, центр Башкирии! Емельян сам разумел это, но более убеждал Кинзя: для башкирцев, говорил он, Уфа то же, что Оренбург для казаков яицких — как бельмо на глазу, как заноза в сердце!

Только яицкие свое гнули: «Уфа Уфой, а что же выходит? По дальним углам людей суем, а про свой забыли?» И начали они уламывать Емельяна послать Михайлу Толкачева брать Яицкий городок.

— Ладно, нехай едет Толкачев, — согласился Емельян, поняв, что не уговоришь яицких оторваться от здешних мест.

Но отправит он и под Уфу верного человека! Полковники не хотят, так поедет граф.


Из показания Ивана Никифоровича Зарубина при допросе в сентябре 1774 года:

«Заводские зачали уже лить чугунные пушки, то в то время получил он из Берды повеление от самозванца, чтобы ему, Зарубину, называться графом Чернышевым, и велено ехать под Уфу — принять там команду… которая была из башкирцев и русских, тысяч до 4-х, с коими ему и приказано было подступить под город Уфу. Куда по приезде ту команду он принял и стоял под самою крепостью, и с высланными из города воинскими командами имел он неоднократное сражение, и потом, отступя от города, со своею толпою стоял в селе Чесноковке, в расстоянии от города в 10-ти верстах».


К Берде привязанный, Емельян самолично весь декабрь налаживал армию. Народу скопилось уже двадцать тысяч! Тесно стало в степи вокруг слободы. Но способных к воинскому делу ружейных казаков мало, башкирские и татарские всадники тоже не все исправные, крестьяне же и заводские работные — их за шесть тысяч перевалило! — и вовсе ничего, кроме дубин, не имели.

Выстрелом из вестовой пушки каждое утро начиналась в повстанческом лагере гомонливая жизнь — служилая выучка. Командиры сводили в полки людей — по пять сотен, под знамена из желтого шелка с изображением Христа, либо Николая Чудотворца. Конники устраивали скачки. Артиллеристы затевали пальбу. Пушек насобирали до ста, а умелых канониров при них опять-таки раз и обчелся. Чтобы хоть по малости научить стрельбе, каждого надо изрядно наставлять. Емельян к тому же задумал приспособить артиллерию для похода по снегу зимой и ставил пушки на бесколесные лафеты, на полозья, а то и просто укладывал в сани, обрубая лафетные «хоботы» и оглобли у зарядных ящиков. Целый день, не смолкая, звенел над лагерем железный перестук молотов — старались в мортирной мастерской кузнецы.

А в «государевой» конюшне под приглядом беглого поселенца Чучкова холили четыре сотни лошадей, со свистом и гиканьем объезжали башкирских скакунов. Почасту бывал здесь и Емельян, нередко и в седло вскакивал, укрощая особо неподатливых стригунков. Любил он лошадей, ценил добротную сбрую на них и джигитовал отлично: в состязаниях и в казацких потехах всечасно выказывался среди прочих соревнователей одним из лучших — на всем скаку продырявливал из ружья набитую сеном кольчугу, попадал в шапку, поднятую на пике, рубил саблей, колол копьем…

Перейти на страницу:

Все книги серии Пионер — значит первый

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука
Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное