«…и вольностью жалую»

Сколько было их, разных правительственных персон — князей, графов, генералов и полковников, — посылаемых всероссийской императрицей против «бунтовщика»! Незадачливый Кар и трусоватый Чернышев, осторожный Де-Колонг и деятельный Бибиков, нерасторопный Щербатов и докучливый Михельсон, и Голицын, Мансуров. Корф, Фрейман, Гагрин, Меллин, Муффель — нет им числа, немцам и русским, молодым и старым преследователям. Многие из них так и не увидели в глаза того, кто потряс всю дворянскую Россию. Сей же граф Панин встретился с Емельяном. И это была не первая их встреча. Четыре года назад, в 1770 году, когда Пугачев отличился в бою под Бендерами и его произвели в хорунжие, командующий русскими войсками Панин самолично огласил благодарность отличившимся казакам. И проскакал на коне перед строем. Он ничем не выделил тогда казака Пугачева. Но вроде бы скрестились их пути-дороги. Теперь же вновь свела судьба — стояли они сейчас лицом к лицу: Панин со свитой на крыльце дома, а Пугачев, скованный и охраняемый многочисленными стражниками, на середине двора.

А. С. Пушкин в «Истории Пугачева» описал эту знаменательную встречу народного вождя с Паниным так:

«Кто ты таков?» — спросил (Панин) у самозванца. — «Емельян Иванов Пугачев», — отвечал тот. — «Как же смел ты, бор, называться государем?» — продолжал Панин. — «Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я вороненок, а ворон-то еще летает».

Пушкин далее пишет: «Надобно знать, что яицкие бунтовщики в опровержение общей молвы распустили слух, что между ими действительно находился некто Пугачев, но что он с государем Петром III, ими предводительствующим, ничего общего не имеет. Панин, заметя, что дерзость Пугачева поразила народ, столпившийся около двора, ударил самозванца по лицу до крови и вырвал у него клок бороды».

Передавая этот диалог между Паниным и Пугачевым, Пушкин использовал поэтическое предание. Народных легенд, связывающих имена Пугачева и Панина, известно много. В одной из песен говорится:

Судил тут граф Панин вора Пугачева.
— Скажи, скажи, Пугаченька, Емельян Иваныч,
Много ль перевешал князей и боярей?
— Перевешал вашей братьи семьсот семь тысяч.
Спасибо тебе, Панин, что ты не попался.
Я бы чину-то прибавил, спину-то поправил,
За твою-то бы услугу повыше подвесил…

Подобного разговора между Пугачевым и Паниным скорее всего не было, так же как и того, который описан Пушкиным. Однако сиятельный граф на самом деле, увидев Пугачева, набросился на него с кулаками и жестоко избил его, скованного и лишенного возможности защищаться. В этом убеждает циничное признание самого Панина в переполненном злобой письме его к московскому генерал-губернатору М. Н. Волконскому:

«Он (Пугачев) уже сегодня здесь и дошел до моих рук на площади, окованный., отведав от моей распалившейся крови на него произведенной… несколько моих пощечин, от которых из своего гордого виду тотчас низвергся в порабощении».

Низвергся в порабощении! Вот чего хотелось дворянам больше всего — как можно скорее увидеть Пугачева униженным и поверженным ниц! Их выводил из себя его «гордый вид». Но он и Панину, как в Яицком городке Маврину, отвечал «смело и предерзостно». Распалившийся граф не ограничился рукоприкладством. Он засадил Пугачева в «особливый покой». Закованного в ручные и ножные кандалы, Пугачева денно и нощно, кроме часовых, охраняли два офицера при шашках. Дополнительно надели тяжелый железный обруч и цепью приковали к стене. Прибывшему из Петербурга по личному распоряжению Екатерины для конвоирования Пугачева капитану Галахову Панин дал строжайшее предписание:

«…Чтоб сей злодей был всегда прикован к стене, а от замка той цепи ключ всегда хранился у Вас, и никуда б он и никто к нему без моего повеления до сего времени допускаемы не были».