«…и вольностью жалую»

9 января судьи собрались, чтобы подписать утвержденную императрицей «решительную сентенцию». И в тот же день полицмейстер Архаров объявил по всей Москве о дне и месте публичной экзекуции Сообщалось, что казнь состоится 10 января на Болотной площади.

ГЛАВА 16 «ПРОСТИ, НАРОД ПРАВОСЛАВНЫЙ!»

Была сильная стужа. В сизом морозном тумане с ночи зашевелилась Москва. Затемно со всех концов стекался народ к Болоту. Пешком тянулись простолюдины, в каретах и экипажах съезжались богатые господа.

Здесь возвышался эшафот, огражденный решетками, с длинным шестом на середине, а наверху шеста — колесо, по краям же от эшафота с обеих сторон — три виселицы. Деревянная лестница с широкими ступенями вела на возвышение, на котором уже расхаживали палачи.

Тесно выстроенные четырехугольником войска с заряженными ружьями не подпускали простых людей к эшафоту. Только дворяне, выйдя из колясок и экипажей, беспрепятственно проникали к лобному месту. По словам одного из современников, предстоящая казнь была для дворян «истинным торжеством над общим их врагом».

Описание этой казни дошло в записях ряда очевидцев. Но особенно подробный рассказ о своем впечатлении от казни Пугачева оставил русский поэт Иван Иванович Дмитриев, который четырнадцатилетним подростком был вместе со своим братом привезен родственником на Болотную площадь «в восемь или десять часов по полуночи». «Это происшествие так врезалось в память мою, что я, надеюсь, и теперь с возможной верностью описать его могу, по крайней мере, как оно мне тогда представилось». И он вспоминает:

Вокруг эшафота были выстроены пехотные полки. «Начальники и офицеры имели знаки и шарфы сверх шуб по причине жестокого мороза. Тут же находился и обер-полицмейстер Архаров, окруженный своими чиновниками и ординарцами.

На высоте или помосте лобного места увидел я с отвращением в первый раз исполнителей казни. Позади фрунта все пространство болота, или, лучше сказать, низкой лощины, все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон ее, усеяны были людьми обоего пола и различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки карет и колясок.

Вдруг все всколебалось и с шумом заговорило:

— Везут, везут!

Пугачева и других осужденных везли от Монетного двора, и весь путь их до Болотной площади был тоже заполнен народом. Впереди процессии вышагивал отряд кирасир, за ним двигались необыкновенной высоты сани, окруженные конницей. В санях, спиной к вознице, сидел Пугачев. Был он с непокрытой головой, в длинном белом тулупе.

«Я не заметил в чертах его лица ничего свирепого, — пишет Дмитриев. — На взгляд он был лет сорока, роста среднего, лицом смугл и бледен, глаза его сверкали».

Рядом с ним стоял в санях Перфильев. Вот его Дмитриев запомнил «свиреповидным».

Напротив них сидели священник и чиновник Тайной экспедиции.

За санями шли другие осужденные. Когда процессия остановилась против лестницы, ведущей на эшафот, Пугачева и Перфильева в сопровождении священника и двух чиновников ввели на возвышение.

Раздалась команда: «На караул!»

И один из чиновников принялся читать приговор:

— Объявляется во всенародное известие…

Во время чтения приговора Перфильев — высокий, широкоплечий, сутулый — стоял оцепенело, потупя глаза в землю.

Пугачев же был подвижен — он то крестился на собор, то с живейшим участием всматривался в лица стоящих внизу перед эшафотом сподвижников, то окидывал быстрым взглядом многолюдную площадь.

О чем думал он в последние минуты жизни?..

…Четыре месяца назад здесь же, на Болотной площади, был казнен верный атаман Иван Белобородов. А в Оренбурге нашел смерть Хлопуша, в Саратове — писарь Дубровский, и неизвестно где — Кинзя Арсланов. В иных местах необъятной Руси погибли другие сподвижники. В Катькиной же тюрьме сидит и жена Софья Дмитриевна, и сын Трошка, и дочери малолетние. И вот приспел его срок.

— Сообщники злодейские признались во всем и покаялись, — оглашает бумагу чиновный глашатай.

В чем признались, перед кем покаялись?

Емельян и сам сказал судьям: «Каюсь!» Да ведают ли они, в чем?..

Закаменел, ни слова не говорит Афанасий Перфильев, «главнейший любимец злодея», как написали про него производители следствия. Разве он покаялся в содеянном?

А Зарубин-Чика, нареченный графом Чернышевым… Разве унизился сей «присный любимец» Емельяна добровольным покаянием перед императрицыными слугами, кои склоняли его к смирению? Гордо выпрямленный, слушает он приговор: «…отсечь голову и взоткнуть ее на кол для всенародного зрелища, а труп сжечь с эшафотом купно. И сию казнь совершить в Уфе, яко в главном из тех мест, где все его богомерзкие дела производимы были». Привезли его сюда, дабы восчувствовал он, что ждет и его через месяц сроку. Да не пал духом Чика, стоит неколебимый, глазами посверкивая по-прежнему.