И время остановилось

– Закопали в Ормо, за старой фермой. Там, где в прошлом месяце нашли кости. Та статья в газете ведь не случайно довела тебя до того первого обморока, да?

Лулу кивнул.

– Это было прямо как гром среди ясного неба. Будто все старые раны разом вскрылись. Ферма-то – лучше места не сыскать. После того как там недолго скрывался Антуан, снова стояла брошенная. Мой дед и отец Ненетт – они дождались темноты и оттащили туда труп Карлингера. Марселина весь вечер просидела у постели Аннетт и мамы. Леандр дал им успокоительного. А я слонялся по дому как неприкаянный, все думал, думал… И тут до меня дошло – мы кое-что проглядели! Фуражка Карлингера валялась в траве, он ее поодаль скинул, не там, где помер. Найди ее кто – нам точно конец. Я и кинулся назад, подобрал ее.

– И сунул в шкатулку Аурелии? – догадалась мама.

– Ага. Она в гостиной на столе стояла. Вот я, недолго думая, и запихал туда фуражку. Аурелию нам через два дня вернули, мы ее похоронили глухой ночью. Антуан так убивался, дед даже не пустил его обратно к макизарам, велел остаться до утра. Идем, значит, через гостиную – он как шкатулку увидал, так и застыл. Мама ему – забирай, мол, с собой. А он вспомнил, что Аурелия хотела ее на чердаке спрятать, чтобы всех уберечь. Леандр согласился, что лучше так. Как только тот шкаф к двери мансарды придвинули, больше ее и не отпирал никто. Пока ты, Лиза, не нашла.

Я медленно кивнула. В голове роились вопросы.

– Не могло же исчезновение Карлингера остаться незамеченным. Вас не потревожили?

Аннетт откликнулась:

– Отец мой тоже боялся. Да, слава Богу, Карлингер, когда из комендатуры выходил, не сказал, куда едет. А папка-то со всеми именами и адресами подпольщиков лежала у него в машине. Леандр ее забрал и спалил к чертям. Саму машину бросили у Лошского леса, а тело прикопали. Нацисты, наверное, решили, что его убили макизары.

– И Тардье молчал? – изумилась мама.

– Не успел раскрыть рот, – хмыкнул Лулу. – Он на кожевенном заводе отсиживался после того, как Аурелию пристрелил. Томас его как-то вечерком приметил и другим шепнул. Они гада скрутили да в лес уволокли. Там Антуан с ним и поквитался.

Он умолк, вновь охваченный нахлынувшими чувствами. По щеке скатилась слеза, а во влажно блестевших глазах я увидела того самого мальчишку из прошлого. Сглотнув ком в горле, я приобняла деда и погладила его по плечу.

– Теперь понимаешь, почему я вам никогда не рассказывал? – всхлипнул он. – Не начни я выпендриваться перед девчонкой Тардье, ее брат не нарыл бы про нас столько всего. Аурелия не заслужила погибнуть в двадцать три года! Она ведь только-только начинала жить.

От его раскаяния, густо замешанного на боли, у меня разрывалось сердце. Аннетт вдруг подалась вперед, придвинувшись к Лулу.

– Господи, Луи, да ты-то тут при чем? Ни ты, ни Элизабет Тардье – вы ни в чем не виноваты!

Дед, ошарашенный, вскинул подбородок.

– Да после всего, что я ей разболтал…

– Она ни словом не обмолвилась брату, – настаивала Аннетт. – Стучал Толстый Бебер. Сынок Тардье сам признался, прежде чем схлопотать пулю в лоб. Сливал ему сведения за деньги, чтобы подставить Антуана. Ты же знаешь, он его на дух не переносил! Это он рассказал о встрече на кладбище, он же и насчет снимка Шарлю настучал, того самого, который Антуан Аурелии должен был передать. Я слышала, как Леандр рассказывал это моим родителям, как раз наутро после того, как Толстый Бебер сделал ноги. Выходит, ты ничего этого не знал, Луи?

Ошарашенный дед потер подбородок.

– Срань господня, нет, – выдохнул он. – И впрямь ведь, духу его потом не было. Только я концы с концами не связал. Маленький еще был, куда мне…

– Выходит, семьдесят четыре года ты себя попусту терзал… – горько пробормотала мама.

– Не мог я сыпать соль на рану, пойми. В тот жуткий вечер взрослые взяли с нас слово, что мы никому ничего не скажем. Мать едва пережила смерть Аурелии, Леандр парижскую квартиру продал, карьеру бросил, лишь бы рядом с ней быть. Он ведь тоже убивался. Хорошо хоть папаша мой поддерживал…

Дед судорожно сглотнул. Я тихо спросила:

– И что, после всех этих откровений вы сделали вид, будто ничего не было?

Аннетт вздохнула:

– Честно сказать, мне это не больно-то легко далось – переварить, что я на самом деле дочь Мари и нациста. Месяцами потом изводилась, на Мари волком глядела, на Нестора и Марселину огрызалась. Ох и потрепала я им нервы! Они меня нагружали работой на ферме, чтобы от дурных мыслей отвлечь, помочь мне пытались… В те времена было не особо принято друг с другом откровенничать, никто не думал, что душевные раны из-за семейных трагедий – это больно… Но они наверняка понимали, какая у меня внутри буря. А где-то через год отец серьезно заболел. Выздоровел потом, конечно, но тут-то я и поняла, как сильно их люблю, моих родителей, пусть даже и не родных по крови. Больше я от них не отказывалась. Знала бы я, Лулу, что ты чувствуешь себя виноватым, тут же все рассказала бы.

– Да я не в обиде, ты же не знала. Я и сам помалкивал.

Я задала новый вопрос:

– А что со всеми остальными стало? Выжили?