И все небо для нас

Замечаю, что она видит край наброска, и захлопываю блокнот; зажимаю его под мышкой и разворачиваюсь к выходу из кухни.

– Вера, пожалуйста, подожди! – Ирма догоняет меня и кладет руку на плечо.

Чуть не отталкиваю ее, дернувшись. Оказывается, она на голову ниже меня. Раньше я этого не замечала.

– Ну что? – раздраженно бросаю ей в лицо.

– У меня завтра день рождения. Придут гости – Гордей со своей мамой. Ты сможешь провести этот день с нами?

Ирма смотрит на меня с напряженным ожиданием. Она мне никто. Я могу отказаться. Собираюсь ответить привычное «нет», как в дверь вбегает Мила, а за ней заходит Тихон.

Он кидает на жену встревоженный взгляд. Щиплет совесть. Доверие нужно строить, как мост. Все верно. Я ведь ничего не потеряю, если соглашусь?

– Ладно, – сдаюсь я, – завтра буду с вами.

– Спасибо, Верочка! – Ирма улыбается.

Когда я прохожу мимо дяди, то замечаю и его широкую улыбку. Он беззвучно говорит мне: «Спасибо».

* * *

Сквозь сон чувствую маленькие пальцы на запястье. Меня толкают. Мычу, отворачиваюсь к стене. Тогда меня дергают за волосы. Запрещенный прием!

Вскакиваю с кровати и инстинктивно замахиваюсь, но вовремя останавливаюсь. Сестра смотрит внимательно и серьезно.

– Ну что опять случилось? – Опускаю руку и разжимаю кулак.

– Почему ты не любишь тетю Илму?

Началось. Мила уже на ее стороне и, как истинный миротворец, переманивает меня на сторону добра.

– Ты из-за этого не спишь?

Сестра опускает взгляд и качает головой. На всякий случай трогаю ее лоб – жара нет.

– Тогда из-за чего?

– Сначала ты скажи, потом я скажу.

Такая маленькая, а уже знает, как вести переговоры.

– Иди сюда. – Хлопаю ладонью по матрасу. Когда сестра садится, обнимаю ее за плечи и прижимаюсь щекой к ее макушке. – Я не говорю с… Ирмой, потому что мне сложно к ней привыкнуть.

– Почему?

– Теперь твоя очередь. По одному вопросу за раз, хорошо?

Мила кивает и, насупившись, важно отвечает:

– У меня нет подалка…

– Ты поэтому такая грустная? – Прижимаю сестру к себе посильнее. Она пытается выбраться, а я не выпускаю, но ослабляю напор. – Я сделаю для нее подарок от нас обеих, идет?

Мила улыбается и кивает. Энергии в ней сразу прибавляется.

– Так почему? – с заговорщицким прищуром спрашивает она.

– Ну… – Размышляю, как словами обрисовать чувства. – Потому что она – не мама.

Одна бровь сестры приподнимается, другая чуть искривляется.

– Конечно, она не мама. Никто не может быть нашей мамой, кроме мамы, – изрекает Мила.

– Да, верно.

– Но…

– Хватит на сегодня вопросов. Идем, подоткну тебе одеяло.

Сестра послушно соскакивает на пол и ложится в свою кровать.

– А как ты успеешь найти подалок, сейчас же ночь?

– Закончив с одеялом, глажу Милу по светлым волосам и целую в макушку.

– Спи, это моя забота.

Разворачиваюсь. Сестра ловит мой мизинец.

– Больше не убегай, – просит она. – Мне без тебя было стлашно.

Представляю, как она лежала в темной комнате чужого дома, ежилась под одеялом и вслушивалась в каждый шорох.

– Пообещай, – требует Мила.

– Обещаю, Хоббит. Без тебя не уйду.

* * *

Всю ночь работаю над портретом Ирмы. Может, я и недолюбливаю ее, но ее лицо создано вдохновлять художников. Ее образ легко врезается в память. Стоит закрыть глаза, как вижу выразительный взгляд, вьющиеся волосы, небольшой нос. Рисую ее по своему первому впечатлению, когда мы только познакомились.

Кажется, я догадываюсь, чем Ирма привлекла дядю. И дело не в своеобразной красоте или доброте, в которой я до сих пор не уверена – настоящая она или притворная; дело во внутреннем свечении. Гадалки про такое говорят, что человек с особой аурой. Я же вижу легкое мерцание, напоминающее россыпь звезд загородного неба. И от этого горько вдвойне: что, если Ирма всех обманывает? Что, если это лишь временный эффект беременности, который вскоре исчезнет?

За окном брезжит рассвет, когда я откладываю карандаш и маркер. Пришлось постараться, чтобы не испортить бумагу и не размазать линии.

Разминаю шею, потягиваюсь и беззвучно, но широко зеваю. В душе поселяется умиротворение от проделанной работы. Надеюсь, портрет Ирмы не станет моей magnum opus, иначе я разочаруюсь в себе и заброшу рисование.

* * *

Пока Мила спит, занимаю ванную комнату. За последние недели волосы свалялись колтунами. Сжимаю расческу, одолженную Ирмой.

Если облысею, кепку смогу носить без оправданий.

Смачиваю прядь за прядью, сжимаю ближе к основанию и вычесываю ненавистные колтуны. В глазах слезы, кожу на голове тянет и жжет. К концу мучений в расческе остаются пушистые клоки, а в организме – больше отрешенности, чем обычно.

Очищаю колтуны и выбрасываю их в мусор. Забираюсь в душ, где тщательно промываю голову. Выхожу посвежевшей и бодрой. От меня пахнет малиновым гелем, голова обернута полотенцем, как чалмой.

Когда я возвращаюсь в комнату, Мила спешно поворачивается и что-то прячет за спиной – Ты меня напугала! – выдыхает она. – Я думала, что тетя Илма зашла.

– Что смотришь? – Подхожу к кровати и сажусь на нее.

– Твой лисунок. Очень класиво! – Сестра кладет портрет на стол. – Когда мы подалим его тете?

– Перед завтраком.

– Здолово!