И все небо для нас

Все, что люди делают своими руками, вызывает у меня уважение, но эта кроватка для меня как горькая пилюля: напоминает о неизбежном. Чем больше детей в доме, тем рассеяннее внимание взрослых. Что, если о нас с Милой забудут? Что, если мы станем им не нужны?

– Как думаешь, Ирме понравится?

– Не знаю.

– Конечно, еще предстоит много работы. – Тихон выводит меня из мастерской. – Вера, пожалуйста, побудь завтра дома. У Ирмы день рождения, и она очень обрадуется, если ты останешься и проведешь время с семьей.

Семья. Как много смысла и боли в одном слове. Справляюсь с комом в горле:

– Это все? Тогда я пойду. – И ухожу к дому с чувством опустошения в груди.

Почему я так строга к жене дяди? Почему никогда не зову ее тетей? Может, ответы стоит искать в себе, а не винить ее в том, что она ждет ребенка от любимого человека?

Останавливаюсь у двери, делаю глубокий вдох и вхожу.

* * *

Из кухни доносится звонкий голос сестры. Она что-то говорит Ирме, и они смеются. Когда я захожу, они возятся с готовкой. Ирма месит тесто, Мила ей помогает. Тихо сажусь за стол, открываю блокнот и начинаю очередную зарисовку. У меня есть немного времени, прежде чем мое присутствие заметят.

– Верочка, ты вернулась, – поворачивается Ирма.

– А мы тут тесто для хлеба делаем! – хвастается Мила.

– Замечательно. – Стараюсь не смотреть на жену дяди.

Он мне кровный родственник, а она чужой человек. И хоть она хорошо относится к сестре, меня все еще преследует ощущение, что это лишь затишье перед бурей. Ловушка, усыпляющая бдительность. Не может же все быть настолько… нормально?

– Не хочешь к нам присоединиться? – предлагает Ирма.

Ее голос мягкий, ненавязчивый. Она никогда не кричит, не жалуется, но я замечала, как она останавливается и разминает поясницу, когда думает, что ее никто не видит.

Качаю головой. Наверное, в ее глазах я выгляжу как упрямая эгоистка, живущая за их с мужем счет. Ничего не могу с собой поделать. Отторжение сильнее меня.

– Тогда отдыхай. Налить тебе прохладного зеленого чая с мятой? Мята с нашей грядки.

– М-м-м… – Соблазнительное предложение! – Сама налью. Где можно взять?

Ирма показывает на заварочный чайник. Наливаю напиток в большую пузатую кружку – белую с крупными желтыми кругами. Делаю глоток и прикрываю глаза.

– Вкусно, – говорю я.

Ирма улыбается, а Мила показывает мне свои запачканные в муке и тесте руки.

– А ты знала, что хлеб можно печь самим? – спрашивает она.

Киваю.

– А почему тогда мне не сказала?

– Ты не спрашивала.

– Но ты же знаешь, как я люблю хлеб, – возмущается сестра, начиная фыркать от негодования. В такие моменты она похожа на ежа.

– В мире много такого. Вырастешь и сама сделаешь парочку открытий, я же не ходячая энциклопедия. – Целую сестру в макушку, обдавая мятным ароматом.

– Фу, ты мне голову испачкала. – Скривившись, Мила отмахивается от меня и возвращается к столу. – Что нужно делать, тетя Илма?

– Возьми муку, вот так… Хорошо.

Пока Ирма возится с сестрой, работаю над зарисовками. Присматриваюсь к лицу Ирмы, к ее жестам и походке. Отмечаю, сколько раз она опирается на столешницу и как часто трогает живот. Ирма любит и ждет ребенка. Еще она любит Милу. Меня же Ирма не нравоучает и не посылает мыть полы, убраться в доме или помыть посуду.

Может, понимает, что я намеренно испытываю ее терпение? Но ведь оно должно когда-то закончиться, верно? И тогда добрая тетя превратится в злую ведьму и запрет меня, как Золушку…

Отгоняю мрачные мысли. Нет уж. Если Ирма начнет так себя вести, просто уйду и в этот раз уже не вернусь. И Милу заберу, чтобы ей не испортили детство.

– Люсенька, сходи, пожалуйста, во двор и позови дядю пить чай, – просит Ирма, когда они заканчивают подготавливать тесто.

Вздрагиваю как от удара. Мы всегда звали сестру Милой. Мама ее так звала! А тут появляется эта женщина и меняет привычный порядок.

– Мила, – шикаю я.

– Холошо, тетя Илма. – Сестра игнорирует меня и убегает на улицу.

Исподлобья смотрю на Ирму. Она вытирает руки полотенцем.

– Какая еще Люсенька? – вырывается у меня. – Мы всегда зовем ее Милой!

– Мы? – глупо переспрашивает Ирма. Ее глаза полны непонимания.

– Мы с мамой!

– Ох, мне жаль.

Ирма прикладывает руку к груди, будто мое заявление шокирует ее. Я ей не верю.

– Верочка, я зову ее так, как она сама меня попросила.

– Что? Она сама?.. – растерянно моргаю.

Ирма кивает. Похоже, все куда серьезнее, чем я думала. Эта женщина хочет втереться к сестре в доверие и привязать к себе, отдалив от меня. Она собирается выжить меня из их с Тихоном дома!

– Вера…

Вздрагиваю от прикосновения Ирмы к моей руке.

– Пожалуйста, не сердись. Ты со мной почти не разговариваешь. Я не хотела тебя ранить. Хочешь, я не буду ее так называть? Только скажи.

Подавляю тяжкий вздох. Если сестра сама просила называть ее Люсей, я не вправе вмешиваться. А если она узнает, что из-за меня ее снова станут звать Милой, то это гарантированная обида на всю жизнь.

– Нет, – отвечаю, убирая руку Ирмы, – не надо. Мне без разницы, как вы с Тихоном ее зовете.

– Спасибо. – Она опускает взгляд и добавляет: – Ой, что это?