И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Немаловажную роль в освещении бедствия играло и место, где оно произошло. Ведь и Ташкент, и Ашхабад находились столь далеко на азиатских окраинах бывшей Российской империи и нынешнего СССР, что о них в известном смысле можно было и забыть. И вместе с тем в Ташкенте только что прошла серьезная дипломатическая конференция, а сам город к тому же был четвертой по величине городской агломерацией Советского Союза. В результате и внимания к нему было не в пример больше, чем к Ашхабаду. Бедствия же вне пределов городской черты – в деревнях и селах – удобства ради зачастую не замечались. В этом, пожалуй, выражалось и стародавнее предубеждение большевиков в отношении крестьян, но все же в первую очередь этим преследовалось именно политическое удобство партии. Репортаж об эвакуации затопленной где-то в глуши паводком деревушки серьезных политических выгод не обещал; да и в целом к наводнениям советские власти всегда оставались довольно равнодушны. Наводнение в русской глубинке было далеко не редкостью, а той же привычной данностью, что и подземные толчки в Средней Азии. И вовсе не случайно у деревенщиков (вроде уже упоминавшегося Валентина Распутина), писавших о быте русского крестьянства, то и дело упоминаются наводнения или пожары, но никак не землетрясения. Напрашивается мысль, что деревенские бытописатели предпочитали «бытовые», исконно русские бедствия необычным «азиатским» землетрясениям. Небезынтересно и то, что художественно описать трагедию Ашхабада решил сын еврейских беженцев Л. В. Карелин.

Кроме того, катастрофические события (да и менее значительные происшествия) крайне редко рассматривались в связи друг с другом: советская стратегия заключалась как раз в том, чтобы изолировать каждый инцидент в сознании граждан и тем самым упрочить государственный контроль над памятью. Попытки обуздания памяти не ограничивались революционной историей или классовой борьбой, и каждое новое бедствие подавалось обособленным явлением даже несмотря на то, что с каждым из них вновь и вновь возникали и столь затертые исторические темы, как дружба народов. Подчас упоминание одной трагедии в связи с другой происходило в контексте сочувствия чужой беде: так, в 1966 году в письме, опубликованном в крымской газете, выражались соболезнования бедствующим ташкентцам – ведь и сами крымчане в 1927 году пережили схожее потрясение. И все же подобные указания на связь между бедствиями были скорее исключениями, нежели правилом. Хотя значительная часть информации по крымскому и ашхабадскому землетрясениям была вполне доступна в научных и популярных источниках, государственные лица сторонились увязывать с ними актуальную стратегию действий в Ташкенте. Конечно, радиоактивный аспект Чернобыля выделял его в совершенно особую категорию, но даже после страшного землетрясения в Армении из уроков прошлого было вынесено чрезвычайно мало. Сейсмологи продолжали отслеживать активность в коре, а инженеры продолжали совершенствовать технологии защиты фундамента от толчков, но все это не помогало увидеть ситуацию в свете более общих исторических и социальных проблем. В известной степени такое поведение было вполне обычным и распространенным; именно этот подход Хьюитт критикует в западных исследованиях, нередко стремящихся редуцировать стихийное бедствие до перечисления его научных характеристик.

Вышеупомянутые письменные источники рассказывали лишь часть истории. Кинорежиссеры также неустанно напоминали зрителю о различных катастрофических событиях, пусть даже мораль их повествования со временем и менялась. В 1926 году, незадолго до крымского землетрясения, А. И. Бек-Назаров снял свой знаменитый «Намус» с весьма правдоподобными сценами разрушительного землетрясения в начале картины. «Поэма о море» 1958 года, воспользовавшись культурной оттепелью, заставила зрителя усомниться в целесообразности затопления деревень в качестве побочного продукта выработки гидроэлектроэнергии. Если эти две ленты предлагали несколько провокативную точку зрения, то в других прославлялся героизм. «Ташкент, землетрясение» М. К. Каюмова демонстрировал разрушения, причиненные страшным землетрясением, но основное внимание в нем уделялось истории людей, победоносно возрождающих город. Создатели художественной драмы конца семидесятых «Экипаж» сводят вместе землетрясение с авиакатастрофой, чтобы подчеркнуть не только угрозы современного мира, но и мужество советских пилотов, преодолевающих невероятные опасности. Время от времени посыл менялся, но зритель неизменно получал с экрана напоминание о том, что беда всегда находится где-то неподалеку.