И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

В 1966 году централизованное государство твердо взяло на себя руководство ликвидацией последствий трагедии, но многочисленные организационные просчеты приводили к самым неожиданным ситуациям. Даже в крупнейших событиях, находившихся под прицелом всех СМИ страны (вроде восстановления Ташкента), государство не имело абсолютного контроля над ситуацией. Руководители комсомольских отрядов постоянно отчитывались во всевозможных эксцессах на стройплощадках и отвлекающих факторах вне работ. Ту же ситуацию иллюстрируют и архитектурные споры относительно нового Ташкента. Было бы странно считать, что централизованная бюрократия не сыграла никакой роли в восстановлении Ташкента: посланные Москвой бульдозеры сравняли с землей руины старого города, чтобы выстроить город новый в соответствии с выработанным в Москве градостроительным планом. И тем не менее представления о том, как должен в итоге выглядеть город, были гораздо более разнообразными, чем предусмотренное по плану московских архитекторов. Армии были доверены работы по возведению одного пригорода-спутника – Сергели, союзные республики совместными усилиями строили второй – Чиланзар, а местные архитекторы дискутировали о соотношении старины и новизны, узбекского и советского, советского и западного. Сетования же узбекских архитекторов на беспорядочную планировку новостроек лишний раз указывали на то, что республики нередко предпочитали делать общее дело по-своему.

В этом, впрочем, не следует искать признаки слабости Советского государства, поскольку абсолютный контроль, вполне возможно, и не был изначальной целью. Исследуя российский имперский период, Джордж Яни указывает, что царская автократия в известной степени трансформировала подчиненную ей бюрократию в более эффективный государственный аппарат, основанный скорее на заслугах и образовании, нежели на чинах и регалиях. Поэтому, утверждая, что имперское правительство систематизировало свою бюрократию, он параллельно замечает, что на пользу ей шла также и некоторая бессистемность. Эти области неоднозначности, избежавшие систематизации, давали государству большее пространство для маневра, а удаленным от центра чиновникам – ощущение большей свободы (пусть государство и было готово вмешаться в случае необходимости). Аналогичным образом и дезорганизация на уровне республик не всегда заботила советское руководство.

Первоначальная реакция властей на чернобыльскую катастрофу, казалось, в целом дублировала централизованную реакцию времен Ташкента. Хотя Горбачев уже задумывался об уменьшении роли государства в жизни общества, в Чернобыле оно полностью взяло ситуацию под свой контроль: от пожарных, брошенных тушить пламя ранним утром 26 апреля, и до эвакуации Припяти, от отрядов ликвидаторов и до возведения саркофага – государство организовывало все спасательные операции (неважно, насколько плачевным был результат). Однако такой подход сохранялся недолго и утвердился на долговременной основе разве что на работах, связанных непосредственно с энергоблоком.

Чернобыль придал импульс целому ряду новых процессов в западных регионах Советского Союза. Чрезвычайная ситуация подобного масштаба требовала чрезвычайно централизованного решения, но союзные республики, и в первую очередь Украинская и Белорусская, быстро разработали каждая собственные подходы к очищению своих территорий от радиоактивных элементов и оказанию помощи пострадавшим. Подчеркнутая независимость в решениях соседних республик в итоге также внесла определенную лепту в постепенный распад Советского Союза. На строительство Славутича из различных республик прибывали добровольцы, но их участие носило гораздо более локальный характер в сравнении с Ташкентом. Аналогичным образом протестующих против Крымской АЭС куда больше волновали проблемы полуострова, чем нуждавшийся в помощи север страны, не говоря уж о Белоруссии, о которой и вовсе почти не вспоминали. Словом, каждый регион и вообще каждая заинтересованная сторона – все выдвигали свои собственные требования.

В Армении ситуация вновь переменилась, и не просто оттого, что взрыв на ядерном реакторе отличается от землетрясения. Горбачев наконец усвоил урок, который с легкостью мог бы преподать ему Брежнев: настоящий лидер обязан прибыть на место трагедии. Не поехавший ранее ни в Чернобыль, ни даже в Киев, Горбачев теперь – пусть и под некоторым давлением – прилетел в Армению. Однако появление генсека на улицах тут же выставило его главным виновником происходящего. Горбачев развернул спасательные мероприятия по традиционным советским шаблонам, которые тотчас были начисто сметены новыми веяниями. Даже международная помощь не стала панацеей от всех бед, поскольку с ней был связан ряд новых проблем, зато это был явный сигнал о радикальной смене курса. Землетрясение вынесло в Армении на поверхность столь широкий спектр новых мировоззрений, что провозглашение ею независимости в августе 1990 года ни для кого не стало неожиданностью.