Я, бабушка, Илико и Илларион

– Ну, хватит тебе, мы тоже люди, и у нас тоже есть сердце… – Потом он обернулся к своим: – Ребята, давайте выпьем за наших матерей… Разбередил душу этот негодяй, хоть плачь!..

А пьяница уже стоял у очередного стола, стоял молча, раскачиваясь, с протянутой рукой.

– Чего ему надо? – спросил удивленно один. Это был, наверно, единственный человек в подвале, не видевший раньше пьяницы.

– А я знаю?.. Тебе чего? – обратился к пьянице второй, хотя и знал отлично, какой последует ответ.

– Я… – Пьяница безнадежно махнул рукой.

– Спроси-ка его, почему он не на фронте? – вмешался в разговор сидевший в конце стола аферист, который, окажись сам на фронте, мог бы свободно сойти за танк средней величины.

– А он был на фронте! – откликнулся сосед.

– Почему же он не ранен?

– Он ранен!

– Пусть покажет, – заинтересовался аферист.

– Знаю я его рану! – загоготал похожий на скопца безбородый и безусый толстяк. – Ты спроси его, женщины ему не хочется?

– Слушай, безмозглая твоя башка! – обратился к пьянице первый. – И почему ты выбрал самую что ни на есть на свете сложную профессию – попрошайничество?! Пойди убей кого-нибудь, или взломай сейф, или, на худой конец, стань карманником!

– Что! Ты слышал, Андо, что сказал Барыга? Стань, говорит, на худой конец карманником! У, падла, я тебе обрежу твой гнилой язык! – сказал, вставая, Зарзана.

– Да ладно, сиди, нашел место права качать, – успокоил его Андо.

Любит мать своих детей,
Мать не помнят детки,
Оттого и наша жизнь
Горше горькой редьки, —

затянули песню парни из Ваке.

Пьяница собрал со стола мелочь и, не считая, опустил монеты в карман. Сосчитать он их не мог при всем желании – от выпитой водки его мутило, в голове шумело, он с трудом держался на ногах. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Обмякшее его тело словно плавало в зловонном тумане, заполнившем весь подвал, – от потолка до пола. Он стоял и ждал, когда приостановит свой бег вертевшийся каруселью подвал, чтобы отыскать дверь и выбраться из этого смрада на свежий воздух… Вот карусель замедлила ход, вот показалась дверь… Пьяница двинулся к ней… Э-э-эх! Не успел! Дверь проплыла мимо… Он стал ждать… Начался второй круг… Так… Все движется по порядку… Первый стол, за которым сидели молчаливые рабочие… Но стол теперь пустой – рабочие ушли… Второй стол, третий, четвертый, пятый… Где же дверь? Боже мой, куда девалась дверь?! А, вот и она! Но что это? Официант Сеит снял дверь вместе с рамой, взвалил ее на плечи и шагает так, словно он и есть дверь!.. Как же теперь быть? Как выбраться отсюда? А выбраться нужно во что бы то ни стало, иначе он задохнется, сердце его не выдержит… Что делать? Нет, надо любыми средствами проскочить сквозь дверь! Или сквозь Сеита? А, была не была! Пьяница бросился на Сеита-дверь и в отчаянии ухватился за ручку…

В подвале сперва раздался звон разбитой посуды и грохот покатившегося по каменному полу подноса, а затем звук сочной оплеухи. Подвал на несколько секунд будто превратился в окаменевший сказочный город, а когда вся эта масса вновь задвигалась, Сеит схватил пьяницу за волосы, подтащил к двери и сильным пинком вытолкнул на улицу.

Пьяница упал. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, прильнул щекой к холодной мостовой и замер.

И вдруг пьяница почувствовал, как в нем зашевелилось какое-то смутное, давным-давно позабытое чувство. Он никак не мог вспомнить, как это чувство называется. А оно все властнее овладевало им, сжимало сердце, причиняло боль… И лишь тогда, когда какой-то прохожий нагнулся и поднял его на ноги, пьяница вспомнил, что нахлынувшее на него столь неожиданно чувство называется давно вычеркнутым из памяти словом – «самолюбие»… И, вспомнив, он невольно оттолкнул прохожего и выругался. Выругался тихо, беззлобно. Выругался лишь для того, чтобы люди поняли – перед ними стоит не животное, а человек. Добрый прохожий промолчал, с сожалением улыбнулся и пошел дальше.

…Пьяница вытер рукой сочившуюся из носу кровь и побрел, пошатываясь, по узкой улице Меликишвили. Прохожие обходили его или вовсе переходили на другую сторону улицы. А он шел себе, не шумя, не ругаясь, никого не задевая. У винного завода свернул налево и стал взбираться по подъему Петриашвили.