Я, бабушка, Илико и Илларион

– Привяжи осла здесь, и пойдем сейчас же! – Я поставил на лестницу горшок с молоком.

– Да нет, нам не одолеть его! – проговорил Янгули с горькой улыбкой.

– Как?! Нам вдвоем?

– Ни нам, ни всему Венецианскому шоссе…

– Да кто же это такой?!

– Мой отец!

– Отец?

– Отец.

– За что же он тебя?.. – Я приложил руку к его вспухшей щеке.

– Было, значит, за что…

– Что ты натворил?

– Через три дня в Сухуми придет пароход из Греции. Здешние греки возвращаются в Элладу. Мой отец тоже…

– Ну и что?

– А то, что я не хочу ехать с ними… Папа говорит – там, мол, наша родина, родная земля… Что нас, мол, зовет кровь предков и мы обязаны внять этому зову…

– А почему ты не едешь с ними? – искренне удивился я.

Янгули долго молчал, понурив голову. Он утюжил торчавшие уши ослика. Уши послушно ложились под ладонями Янгули, но как только он отпускал руки, они тотчас же с завидным упорством вновь подскакивали вверх, словно боялись пропустить слово из нашей беседы.

– Как тебе объяснить… – начал он наконец. – Матери у меня нет, я даже не помню ее, а отец – все дни в огороде или на заработках… Я вырос на Венецианском шоссе, на улице… Моя родина, моя Эллада – это Сухуми, шоссе, Чалбаш, это – Кока, Петя, Курлика, Фема, Черное море, мост… – он чуть запнулся и продолжал: – это – Мида… и ты тоже…

Имя Миды Янгули при мне произнес впервые. Но я знал, что Мида – это дочь вышедшей за абхазца гречанки, что в Сухуми нет девочки красивее Миды и что Янгули любит ее.

– Понял теперь? – спросил он.

Меня мороз пробрал по коже. Такие слова я слышал первый раз в жизни.

– А это что? – Я распахнул рубаху на груди Янгули и громко прочел: Hellados.

– Это – наколка, Джемал. А родина – она глубже, в самом сердце. – Янгули положил руку себе на грудь. Я с трудом проглотил подступивший к горлу комок, и, пока собрался ответить ему, он взял под уздцы ослика и вышел со двора.

Спустя три дня, ранним утром, пришел Янгули и привел с собой неоседланного осла.

– Отец распродал все: корову, дом, вещи. А ослика никто не покупает. У вас считается неприличным держать дома осла, а напрасно… Это такое милое животное – работяга, безобидный… Куда я его дену? Греки все уезжают… Не брошу же его на улицу. А смотреть за ним просто. Пучок травы… – Янго говорил, глотая слова и слезы, и поглаживал ослика.

– Так ты тоже едешь?

– Еду… Оставишь осла у себя?

– Конечно!

– Не выгоняй его!

– Что ты!

– И Нину Ивановну попроси, чтоб не выгнала!

– Конечно!

– Кока тебе поможет… Много ли ослу нужно? Пучок травы…

– Да, Янгули.

– Его звать Аполлон.

– Знаю, Янгули.

– Будешь ласкать его?

– Буду, Янгули.

– Ну, я пошел… Пароход уходит вечером…

– Иди, Янгули…

– Прощай, Джемал!

– Я приду в порт, Янгули!

Мы обнялись. Янгули долго не отпускал меня. Потом он быстро повернулся и, не оглядываясь, убежал, будто спасался от чего-то страшного и опасного…

Вечером весь Сухуми вышел в порт.

Было много цветов, играл оркестр, люди пели, плясали. Было много «спасибо», «до свидания», «прощай», но больше всего было слез.

Жители Сухуми прощались с греками – со своей кровью и плотью, с частицей своей души. Греки уже поднялись на корабль – на белоснежный «Посейдон», и оттуда что-то кричали, размахивая руками, – по-гречески, по-русски, по-грузински, по-армянски.

Вместе с другими мальчиками я приник к ограде пирса и стал в толпе греков разыскивать глазами Янгули. И увидел его. На нем была любимая черная сатиновая рубаха, распахнутая на груди.

– Янгули, Янгули! – заорал я и стал махать руками. Долго, долго разглядывал Янгули провожавших и наконец нашел меня. Он высоко поднял обе руки и крикнул:

– Джемал, эго агапо имана су!

– Джемал, я люблю твою мать!

Он кричал это по-гречески, и мне казалось, что он поет. И еще мне показалось, что отец удерживает Янгули, чтобы тот не убежал с корабля. Я не мог больше слышать его песню, не мог смотреть на него. Я повернулся спиной к кораблю и, заплакав, пошел домой.

Через день у устья реки Келасури море выкинуло на берег тело молодого парня. Вернее, его вытащили рыбаки-староверы, уложили на песок и позвали детей для опознания трупа.

Лицо у покойника было побито до неузнаваемости. Никто не смог опознать его.

Я узнал покойника. Узнал, когда на широкой его груди, над левым соском увидел голубое магическое слово Hellados.

Не переводя дыхания, я промчался по пляжу, набережной, насыпи, Венецианскому шоссе и, словно сумасшедший, ворвался в дом.

– Что с тобой?! – ужаснулась тетя.

– Тетя Нина… Янгули вернулся…

Потом опустился перед ней на колени, обнял ее и горько зарыдал…

Мать

Перевод З. Ахвледиани

– Благородные граждане Тбилиси! Сотворите добро, подайте пьянице, подонку, бездельнику, человеку, который променял свое достоинство на стакан водки и теперь стоит перед вами с протянутой рукой! Человек этот – я! Я жажду увидеть родную мать, опозоренную мною мать! Жажду, как смерти! И мне нужны деньги, деньги на билет, чтобы поехать к ней, моей любимой матери!.. Благородные граждане Тбилиси! Окажите мне милость… Умоляю вас!..

Дрожащий голос звучал патетически, но фальшиво.