Я, бабушка, Илико и Илларион

– Надо выдернуть им хвосты и обрезать крылья, дорогая Нанули, – пошел вон! Ну и петух! Вот вымахал, стервец! А какой красавец!

– Где уж мне возиться с ними, – махнула рукой моя супруга.

– На этой неделе вряд ли, а вот в следующее воскресенье, как они улягутся, я обработаю их.

– Помогите, уважаемая Нуца, спасите от этих извергов! – взмолилась Нанули и тут же вежливо осведомилась: – А вы как, не устаете весь день в школе?

– Да еще как, – выдохнула уважаемая Нуца, – полюбуйтесь, сколько их, тетрадей! Читай и правь их! Вот Циклаури пишет, что два да два может быть и четыре, и пять! Апциаури в четвертом уже классе, балбес, а не знает, сколько будет семью пять! А спросить его, так хочет стать космонавтом!

«Сколько же это – семью пять?» – мелькнуло у меня в голове. Я покраснел. Какой позор! Погоди, погоди!.. Трижды пять – пятнадцать. Еще раз трижды пять – пятнадцать… пятнадцать да пятнадцать – тридцать… Осталась еще одна – седьмая – пятерка. Тридцать плюс седьмая пятерка – получается тридцать пять пятерок… Или семерок? С ума сойти! Да нет же, не семерок! Тридцать да пять – это будет тридцать пять!.. Я вытер со лба холодный пот и вышел во двор.

– Да вы не волнуйтесь, уважаемая Нуца, понадобится – отлично все посчитает ваш Апциаури.

– О, Нодар Владимирович! Здравствуйте! Как вы поживаете? Тьфу, тьфу, не сглазить, а нынче вы выглядите отлично против прошлогоднего! В прошлом году, не буду скрывать, мы все тут опасались…

– Благодарю, уважаемая Нуца, сейчас я чувствую себя неплохо…

– Дай Бог вам здоровья… Ну, я пойду, а в воскресенье, дорогая Нанули, займусь вашими курами.

– Спасибо, спасибо, уважаемая Нуца. Всего вам хорошего!

Гостья встала, вышла во двор и захлопнула калитку.

Молва о нем ходила нелестная, но Тамерлан был не таким уж сладострастным развратником. Двенадцать всего жен услаждали жизнь сына Тарагая. Кто иной из эмиров, ханов, шахов и султанов содержал столь малочисленный гарем? Всего двенадцать жен было у Тамерлана – солнцеликих, писаных красавиц, но все же лишь двенадцать. Восемь из них были чистокровными грузинками с пасанаурского рынка; девятая – доставленная из страны урусов Нина Куркоткина; десятая – наследница киевского гетмана Яна Курица; одиннадцатая – раздобытая в далеком Китае в целях продления монгольского рода, пышногрудая красотка с высокой шеей Де-Да-Ли[155]; и двенадцатая – отпрыск японских самураев с острова Хоккайдо, миниатюрная, на редкость ладная и милая, косоглазая Ци-Ци-Ли[156].

Вот и все. Не было до самой смерти иных жен у Тамерлана, и не было у него желания иметь их, иначе кто мог бы воспрепятствовать страсти могущественного Тамерлана!

А был Тамерлан нрава действительно кровожадного, этот отуреченный монгольский бес! Да и то сказать – без крови и боев не видать бы цветущего гарема с двенадцатью солнцеликими созданиями, утопающего в достатке, золоте и жемчуге, этому колченогому неверному пришельцу.

Из десяти владык и главнокомандующих десяти соседних стран четырех он истребил и разорил дотла. С четырех собственноручно сорвал царские короны, затем безжалостно вспорол им животы огромной, острой, как лезвие, шпорой, красовавшейся на той самой перебитой в детстве ноге, и гонял их по полю брани с волочившимися в пыли внутренностями до тех пор, пока не угасал свет божий в глазах повергнутых соперников.

Теперь лагерь Тамерлана располагался в Арагвинском ущелье, и он, окруженный любимыми женами, перед бирюзовым шелковым шатром, в ожидании будущих кровопролитных схваток нежился в теплых и ласковых лучах солнца Гюрджистана.

В то воскресенье ко мне в Сагурамо приехал для устройства каких-то личных и общественных дел весьма популярный русский поэт. До полудня мы гуляли по двору усадьбы Ильи Чавчавадзе, при этом переворошили всю мировую литературу…

К обеду Нанули накрыла на стол в бамбуковой беседке. Мой русский друг обожает «Одессу», и сейчас он с наслаждением тянул сей славный напиток, я же ограничивался несколькими глотками чешского пива, выпрошенного у врачей в виде особой милости.

Вдруг откуда ни возьмись на столе очутился наш огромный петух. Я, конечно, не придал значения этому привычному явлению, но мой гость подпрыгнул от удивления. Петух взглянул на него, потом обернулся ко мне: «Кто это?»

– Мой друг, русский поэт Евгений! – представил я гостя.

Петух еще раз посмотрел на него, взмахнул крыльями, да с такой силой, что бумажные салфетки взлетели в воздух, словно прокламации, вытянул шею, гаркнул во все горло, еще раз покосился на меня, подмигнул, показав на Евгения – «Гляди-ка на него!» – будто знал наизусть все его произведения, затем выбрал с блюда самый крупный, самый сочный кусок шашлыка из телятины, спрыгнул со стола и, прихрамывая, пошел по асфальтовой дорожке.

– Слушай, кто это? – спросил оторопевший гость.

– Тамерлан! – ответил я и отпил пиво.

– Кто?

– Говорю же, Тамерлан!

– Он что, людоед?

– Как все тираны и диктаторы, – оправдал я обжору-петуха.

– Не будь он хромым, я бы его, горластого, назвал Шаляпиным. – В голосе гостя прозвучала зависть.