Я без ума от французов (СИ)

– Нет! Нет… – Элизабет плачет тише, но все еще дрожит и плотно прижимается к Тиерсену, пряча лицо у него на груди. – Он… он никогда не трогал меня… он хотел, – она шумно шмыгает носом и тянется утереть слезы со щек, – но не трогал. Дядя Лефруа говорил, что он хотел. Но Серафен отвечал, что так нельзя, пока я маленькая. Но он… мы смотрели, когда он… – она всхлипывает громко, кажется, последний раз, и ее голос становится чуть более отрешенным. – Мы играли. Серафен… у него был секрет. Он – человек с тысячей жизней, так говорил дядя Лефруа. Он, наверное, всегда чувствовал себя виноватым… он любил, когда его били. Когда резали, секли, душили… Он покупал людей, чтобы они ему так делали. Мама не хотела так делать, но они не могли… жить отдельно. Из-за денег. Я не дурочка, я понимаю, что они друг друга не любили, – Элизабет делает короткую паузу перевести дыхание и почти сразу продолжает. – А те люди… женщины и мужчины… Серафен любил, чтобы кровь брызгала, чтобы тошнило и чтобы почти-почти умереть. И ему нужно было держать кого-нибудь за руку. Он говорил, чтобы не потеряться там. Раньше его держал дядя Лефруа. А потом, на мой день рождения, когда мне исполнилось… – Элизабет считает быстро, – пять, Серафен сказал, чтобы я это делала. Он сказал, что очень любит меня и чтобы я больше не называла его “папой”, что у нас все будет по-другому. И я держала его за руку. Часто, каждый месяц, я помню. У меня иногда даже все туфельки были в его рвоте, но я держала. Я обещала! Я обещала никогда его не отпускать… А у него так страшно закатывались глаза, когда его секли. Он так кричал. Когда я была маленькая, я очень боялась. А еще он один раз мне очень больно кожу на пальцах порвал, когда царапал. И иногда он забывал секретные слова. И я должна была говорить за него. “Моя любовь”. И я иногда думала, что будет, если я не скажу. Если еще совсем немножко потянуть. Но он так держал меня, что мне было страшно не сказать. Даже когда его тошнило на меня, а потом он лез целоваться. Это было гадко, но я все равно говорила, когда было нужно. “Моя любовь”, – Элизабет опять начинает тихо плакать, и Тиерсен интуитивно понимает, что ей нужно рассказать еще, и она очень боится, что не успеет, что он выполнит свое обещание убить ее до того, как она закончит.

– Господи, ну и мерзость, – тихо говорит он, все еще поглаживая плечи Элизабет, и даже Цицеро молчит. Тиерсен не знает, почему, вряд ли их обоих можно этим шокировать, они и сами иногда не против жестковато поиграться в постели, но Элизабет так искренне плачет, что, возможно, даже в маленьком итальянце проснулось какое-то подобие сочувствия. Тиерсен практично решает запомнить это его состояние и, если получится, попробовать вызывать его почаще, чем раз в четыре с лишним года.

– Он иногда так лежал и совсем не шевелился… – Элизабет снова пытается успокоиться и торопливо продолжает, действительно, словно боясь, что Тиерсен перебьет ее и швырнет на пол, – такой белый-белый. И не дышал. Но никогда не умирал, никогда. Дядя Лефруа колол ему что-то в шприце, и он всегда открывал глаза. И говорил: “Дай мне мою Лиз”. И дядя Лефруа разрешал мне подойти, и я смотрела. И Серафен был совсем как мертвый, но не мертвый. А сейчас… он ведь правда умер насовсем, да? Не как раньше? – она будто все говорила ради этого вопроса, стараясь объяснить Тиерсену, почему это так важно. Чтобы насовсем.

– Насовсем, – Тиерсен успокаивающе гладит ее волосы.

– И я тоже умру?

– Да, милая. Ты тоже.

– Я не хочу умирать… – Элизабет глубоко вдыхает и по третьему кругу заходится в рыданиях. Цицеро раздраженно стонет и накрывает голову подушкой. Ненадолго его сочувствия хватило. – Я не хочу… я ведь встречу его там, да? На небе, когда умру? Пожалуйста, пожалуйста, месье, можете тогда не убивать меня еще хотя бы немножечко? Я так боюсь его! Серафен рассердится на меня, на то, что он из-за меня умер! Я не хочу… не хочу к нему!

– Серафен умер не из-за тебя, Лиз, – Тиерсен не знает уже, чем ее успокоить. Он очень хочет спать и не хочет никого утешать больше. – И он отлично знал об этом. И вы не увидитесь на том свете, я думаю. Все будет хорошо. Ты будешь с мамой. Ты хочешь к маме?

– Не знаю, – Элизабет так опустошена слезами, что это звучит как-то сипло и больно.

– Ладно, ты будешь, с кем захочешь. Хочешь – одна, хочешь – с мамой, – Элизабет молчит в ответ, только дышит глубоко, и Тиерсен надеется, что это все наконец-то закончилось, и им всем можно будет уснуть. Но Элизабет спрашивает через пару минут молчания:

– А как это будет? – и Цицеро молча снимает подушку со своего лица и кладет на ее голову, легонько прижимая. Элизабет нервно дергается, но Тиерсен убирает подушку, коротко сжав пальцы Цицеро.

– Подожди чуть-чуть, мы сейчас закончим, – говорит ему мягко. – Что будет? – а это уже Элизабет.

– Ну… как вы убьете меня? – и Тиерсен даже теряется на секунду.