Я без ума от французов (СИ)

Цицеро, больно ударившийся спиной и головой, пытается прийти в себя, когда слышит визг шин по асфальту. И, едва собравшись, живо отползает назад, за один из баков. Маленький итальянец провожает взглядом широко раскрытых глаз проезжающие мимо автомобили, прижимаясь к стенке бака, и пачкает невозможно дорогое пальто в подсохшей луже какого-то разлитого дерьма, а перчатки – в сладковато пахнущих ошметках еды. Но Цицеро не обращает на это внимания, только, часто и болезненно дыша, дожидается, пока все автомобили проедут переулок.

– Дерьмо-дерьмо-дерьмо! Тупой Тиерсен! – он бьет кулаком по баку, и это отдается резкой и сильной болью в спине. Цицеро охает, но позвоночник сразу вспыхивает весь, будто в него втыкают спицы, и маленький итальянец пытается не слишком двигаться, ложась на спину, пережидая приступ. Он изучает темное небо, провода и какой-то маленький грязный балкон над головой, вдыхая запах от бака, и по всему телу от основания позвоночника до затылка идут острые волны боли.

– Господи, ну почему Цицеро не остановил этого идиота?! – Цицеро прячет лицо в сгибе локтя, восстанавливая дыхание. – Почему ему надо все испортить?! И почему это тупое тело никак не придет в норму?! – он легко переключает внимание: боль не становится тише, а у Цицеро никогда не хватало терпения. И он поднимается с трудом, ругаясь и на себя, и на Тиерсена, и на всех его непутевых родственников, в которых тот мог пойти. И опирается на бак, думая, что теперь делать. Тиерсен не поедет в их квартиру, он не настолько дурак, и к Селестину тоже не поедет. Но Цицеро не знает других мест в Париже, куда может сейчас пойти сам, и, немного тяжело прихрамывая, отталкивается от бака. Он понимает, зачем Тиерсен сказал ему про своего брата. И вот с этим что-то делать придется уже ему.

– Да во имя вашего сраного Господа, они что, в Гран-при участвовали?! – Тиерсен преодолевает такой поворот, на который и в шестнадцать вряд ли бы осмелился. – Матерь Божья, какого хера ты творишь?! – он едва не врезается в маленький перестраивающийся автомобиль, выкручивая руль. И с трудом избегает столкновения с еще одной машиной, когда слышит мягкое:

– Не думаю, что это моя вина, мой милый Тиерсен.

– Да чтоб тебя! – Тиерсен машинально поворачивает голову на звук и весь вздрагивает. Дева Мария скромно сидит на пассажирском сиденье, сдвинув колени и перебирая в пальцах стебли диких лиловых цветов. Она не отвечает: наверняка привыкла, что ее поминают разными словами, и игнорирует это. – Ты еще что тут делаешь?!

– Сейчас подходящий момент, чтобы вернуться к нашему разговору, Тиерсен, – голос Девы Марии спокоен и умиротворен.

– Просто самый подходящий! – Тиерсен выжимает из автомобиля все, что может, выезжая на пригородный мост: он все хочет найти пустое место на шоссе, чтобы остановиться, но, как назло, этой ночью парижан как прорвало ездить туда-сюда.

– Убить их всех – хорошая идея, но ты можешь найти и лучшую, – будто совсем не заинтересованно говорит Дева Мария.

– Что? – Тиерсен бросает на нее недоуменный взгляд.

– Я не вмешиваюсь обычно, Тиерсен, но могу подсказать. Чаще это происходит по-другому, более… мысленно. Люди и не догадываются о том, что какие-то другие силы подталкивают их. Но раз мы с тобой можем разговаривать, ты слышишь это из моих уст, а не чувствуешь собственным желанием.

– И что ты предлагаешь? – сейчас Тиерсен точно не против услышать про какой-нибудь менее самоубийственный вариант. Но Дева Мария качает головой:

– Я не предлагаю решение. Я предлагаю тебе подумать.

– Я не могу сейчас думать! – и Тиерсен рычит: опять эти загадки, которые его так раздражают.

– Что-то тебе мешает? – отстраненно спрашивает Богоматерь.

– Действительно, что же может мне мешать? – Тиерсен уже достаточно вымотан, но секунду поязвить всегда найдет.

– Ты слишком напряжен, – Богоматерь качает головой и кладет свои цветы на панель, поворачиваясь к нему. – Тебе нужно успокоиться. Переживания не должны отвлекать тебя, суетное не должно отвлекать тебя от твоих мыслей. Ты знаешь, что нужно делать.

И Тиерсен действительно знает. Если все идет не так, то есть один верный способ успокоиться и взять себя в руки. Даже если за тобой едут невозможно опасные люди, даже если ты испортил все, что только мог. Тиерсен знает. И вздыхает, прикрывает глаза, смиряясь, и начинает читать негромко:

– Господи, сделай руки мои проявлением Твоего мира, и туда, где ненависть, дай мне принести Любовь…

– Любовь. Хорошее чувство, – негромко говорит Дева Мария, вслушиваясь в его слова.

– И туда, где заблуждение, дай мне принести Истину, и туда, где сомнение, дай мне принести Веру…

– Дай вере успокоить твои сомнения, Тиерсен, – Богоматерь мягко кладет руку поверх его руки на руле.

– И туда, где отчаяние, дай мне принести Надежду*…