Я без ума от французов (СИ)

Но вот Тиерсен подходит к краю крыши, и Цицеро замирает, совсем забыв о холоде. Тиерсен выглядит как-то печально и решительно, забираясь на парапет. Как-то устало. И с такой же усталостью он просто шагает вперед, до того, как Цицеро успевает вообще что-либо сделать, даже двинуться, даже вдохнуть. Все происходит в секунду, и звук от падения короткий, глухой, с таким звуком сам Тиерсен бросал мясо на доску перед тем, как его отбить. И Цицеро смотрит на это, смотрит на открытую ему часть здания, на еще подрагивающий асфальт, на тонкий, темный пласт тела на нем. И, заметив боковым зрением – автоматически, не сознательно – чужой взгляд, машинально прижимается обратно к стене, к тени. И вдыхает – пытается вдохнуть – первый раз после того, как выдохнул ревниво несколько секунд назад. Воздух идет в легкие тяжело, но Цицеро справляется с собой, снова поворачиваясь. О, как он жалеет, что у него сейчас нет пистолета! Но его и правда нет, как нет и женщины больше на крыше, как нет времени для ненависти. Ни для чего нет времени, и одновременно оно есть теперь – для всего. Цицеро срывается с места в секунду, едва касаясь асфальта самыми кончиками пальцев в мягких сапогах. Несколько десятков метров – так мало, слишком мало, чтобы успеть подготовиться к тому, что увидишь. Но Цицеро не из тех, кто готовится, он принимает все сразу и целиком, совершенно оглушающе.

Цицеро подходит, делая последние шаги куда медленнее, и осторожно замирает рядом с Тиерсеном. Нет смысла проверять – Цицеро отличит мертвого от живого, не щупая пульс, особенно сейчас, когда лица не видно, но крови достаточно. Цицеро аккуратно опускается на корточки рядом, смотря на стриженый затылок цепким взглядом. Он тянется и берет Тиерсена за плечо, переворачивая. И не менее цепко, холодно вглядывается в совершенно покойное лицо – необычно, но оно даже не стало кровавым месивом, всего лишь разбито несильно. Цицеро садится на асфальт, медленно подбирая ноги и обнимая их. Его дыхание ровно, а взгляд едва заметно движется. Цицеро не думает о том, что чувствует. Он думает о том, что надо делать. О материальном, о том, что можно упорядочить, о каждом мелком шаге, который ему придется сделать совсем скоро. От поднятия на ноги до того, как он вырежет сердце той суке. Шаг за шагом, тысячи действий, тысячи расчетов и единственное чувство. Не сплетающиеся комбинации, не разноцветные вспышки, только одно. Цицеро очень… грустно? Да, ему грустно. Ему так грустно, что… Цицеро втягивает воздух, и тот застревает в горле. И откашлять не получается, он не идет ни туда, ни обратно, ни вдоха, ни выдоха, даже если думать, анализировать, строить…

– Да чтоб тебя! – удар по щеке сильный, и Цицеро дергается, распахивая глаза. Ему кажется, что он еще не может вдохнуть, но после первой же попытки теплый воздух так сладко проникает в горло через раскрытые широко губы. – Ты как? – Селестин держит его за плечо, и его глаза немного беспокойны. – Извини, что ударил, – он говорит, пока Цицеро никак не может надышаться. – Я не знаю, я проснулся, когда ты закричал во сне. Ты всю постель сбил. Все нормально? – Цицеро только понимает, что действительно сбил одеяло и уронил подушку на пол, и резко двигается назад, почти судорожно садясь. – Цицеро, успокойся, – Селестин говорит негромко. – Это просто кошмар.

– Нет! – голос у Цицеро хриплый и немного сорванный, но он тут же успокаивается, привычно подбирая ноги, крепко их обнимая. – Нет, – говорит тише. – Никаких кошмаров, никаких больше, никаких.

– Слушай, я… Ладно, это действительно не мое дело, – Селестин слышит глухое, хрипловатое дыхание Цицеро и решает не продолжать. – Просто я не знаю, что нужно в таких случаях. То есть знаю, но, думаю, мы не в тех отношениях, чтобы такое практиковать, – он тихо смеется, и Цицеро слишком быстро смеется в ответ – болезненно, надрывно, с излишней готовностью. – Ладно, давай просто ляжем спать дальше, – Селестин чувствует себя неуютно. Он вроде бы должен что-то сказать, но только встает и возвращается в свою постель, пока Цицеро поднимает с пола подушку, обхватывая ее обеими руками. Он падает в нее лицом, чувствуя липкий пот на висках, и думает, что не уснет уже, и ему хочется кричать, бормотать, петь – что угодно, чтобы не слышать той тишины, от которой не хватает воздуха. Но он так устал… Сон приходит быстро, между одним тяжелым выдохом и другим, и в нем нет больше сновидений, и Цицеро расслабляется скоро, и его хватка на подушке разжимается. Он слабо стонет, сворачиваясь, но не испуганно, только устало. Видимо, хоть какие-то боги сегодня милосердны к нему.

* Глубоководные – вымышленная раса разумных амфибий, придуманная Говардом Лавкрафтом и неоднократно используемая другими авторами, писавшими по Мифам Ктулху. Например, здесь имеются в виду Глубоководные, описанные Августом Дерлетом.

========== XVI. ==========