Я без ума от французов (СИ)

Он приподнимается на локтях, но, даже изогнувшись, не может разглядеть, что там, сзади – пот застилает глаза. И Цицеро, стиснув зубы, все-таки пытается перевернуться. Это дается тяжело, мучительно, и он не сдерживает криков, хватая себя за бедро и перекидывая ногу, которую не чувствует ниже колена – только оглушающее, полыхающее пятно боли. И перед глазами все идет темным – не только от этого, но и от того, как голень теперь уродливо изломана, порваны темно-красные штаны, торчит кость нервным сколом из яркого, сочного месива крови и обнаженного мяса. Цицеро закрывает глаза. Это очень и очень плохо, и он ругается сквозь зубы на трех языках.

Но боль совсем немного отступает, когда он не двигается, и Цицеро старается как можно быстрее привыкнуть к ней, чтобы подумать о том, что ему теперь делать. А что делать? Мало что может быть хуже, чем получить открытый перелом посреди леса, где никого нет, где некому помочь. Цицеро открывает глаза и оглядывается. Он любит пожалеть себя, но не тогда, когда теряет драгоценную кровь, будто впитывающуюся в траву.

Вокруг густой лес, в котором нет ни души. Если только… вон тот странный человек, который с ужасными звуками пишет что-то на школьной доске. Это вполне устраивает Цицеро, и он приглядывается, чувствуя в очертаниях фигуры что-то невыносимо знакомое. И выдыхает с облегчением, даже забыв про боль на какое-то время.

– Тиерсен! – Цицеро кричит, счастливо запрокидывая голову. – Кажется, Цицеро немного поломал себя, но ты можешь помочь ему! – он болезненно смеется, потирая бедро, по которому тоже ползет жар от сломанной кости. Но Тиерсен не отвечает, только продолжает что-то писать, Цицеро не разбирает, что, хотя он совсем рядом – это как будто какие-то бессмысленные каракули.

– Тиерсен! – Цицеро хмурится и говорит более требовательно. – Ты что, совсем не слышишь своего бедного Цицеро?! Ему больно! – “скррр… скррр…” – невыносимые звуки мелом по доске. – Цицеро больно! Прекрати играться со своими мелками и помоги ему! – маленький итальянец злится так сильно. Какого черта этот тупой Тиерсен даже не шевелится? – Ты слышишь меня, Тиерсен, мать твою?! – голос почти срывается в очередной визг, когда Тиерсен как-то тяжело, почти с хрустом поворачивает голову. Он не оборачивается целиком, и его лицо видно только в профиль – глаза перевязаны плотно темной лентой, узла которой на затылке Цицеро не заметил.

– Я слышу, – спокойно отвечает Тиерсен и снова возвращается к своему занятию, продолжая выводить непонятные линии, похожие на врачебные записи в рецептах – “скррр… скррр…”. – Я всегда тебя слышу.

Цицеро тяжело дышит и даже не может найти слов сначала.

– Так если слышишь, какого хрена там стоишь?! – он бьет по траве, и та режется сильно. Цицеро вскрикивает, отнимая от нее ладони – кровь течет из разодранной кожи, но не остается на траве, та чистая, без всяких пятен. Но думать об этом некогда. – Тиерсен! – тон становится жалобным, просящим. – Тиерсен, Цицеро больно! Твоему милому Цицеро так больно! Мне больно!

– Не кричи, пожалуйста, – Тиерсен говорит тихо, ровно, уже не поворачиваясь. – Ты мне мешаешь.

– И ты говоришь, что Цицеро сумасшедший?! – маленький итальянец срывается. – Это ты сумасшедший! Стоишь там, когда… Что?.. – он поворачивает голову резко, когда чувствует, как что-то смыкается на его запястье. Корень. Узкий, тугой корень обхватывает запястье Цицеро, придавливая к земле. – Что это еще за хрень, Тиерсен?! – Цицеро быстро хватает висящий на поясе кинжал свободной рукой, но другой корень вмиг перехлестывает ее, сдавливая, и тоже вбивает в землю. – Тиерсен! – сейчас Цицеро по-настоящему страшно. Он уже бы многое отдал, чтобы оказаться в пустом лесу с одной только сломанной ногой. Особенно тогда, когда корни резко обвивают его бедра, а через секунду – и торчащую кость, ломая ее еще раз. И Цицеро кричит так, как никогда не кричал, выгибая шею, но еще один корень выбивает воздух у него из легких, обматываясь под грудью.

– Тиерсен! Тиерсен, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Сделай что-нибудь! Заставь их прекратить! – Цицеро кричит на одном дыхании, даже не пытаясь вырываться – он уже не чувствует ни рук, ни здоровой ноги.

– Я же просил тебя не шуметь, – Тиерсен вздыхает и переворачивает доску, начиная писать что-то новое.

– Тиерсен! – это уже почти животный крик, Цицеро никогда не испытывал такой паники, как сейчас. – Тиер… – крепкий корень захлестывает ему рот, разбивая губы. А следующий фиксирует шею. И Цицеро может только смотреть, как Тиерсен выводит на доске крупно и необыкновенно четко: “ЦИЦЕРО”, а сразу под – “БОЛЬ”, подчеркивая снизу. И Цицеро смотрит, конвульсивно вздрагивая, а потом последний корень с коротким хрустом закрывает ему глаза.