Я без ума от французов (СИ)

– Нет! – Селестин неожиданно смело даже для самого себя хватает Цицеро за запястье, отдергивая его руку подальше от спускового крючка. – Я выбираю, как он умрет, неужели не ясно?

– Селестин захотел себе пятно и на другой щеке?! – Цицеро возмущенно шипит. – Будет ему пятно! – он резко замахивается на Селестина, и тот машинально закрывается рукой, так что удар приходится по ладони, а не по глазам. – Ты здесь ничего не решаешь! Ничего! – он снова хватается за винтовку. И, может быть, в другой ситуации Селестин бы промолчал, но не сейчас. Он слишком долго об этом мечтал.

– Я целый год спал и видел, как он сдохнет в адских мучениях, – он вцепляется в руку крайне раздраженного Цицеро. – И я не позволю тебе все… – выстрел срывается неожиданно и мгновенно оглушает их обоих. Но не звуком, совсем нет. Цицеро замирает на какую-то секунду, а потом резко хватает Селестина за затылок и больше утыкает лицом в траву, чем бьет о нее, вскакивая.

– Тупица сраный! – ботинки скользят по траве, а спуск очень крутой, но Цицеро некогда думать об этом. Его Избранный уже не кричит, но это все еще можно исправить, всегда было можно.

Тиерсен и правда позволяет себе только один крик, и от неожиданности, и от боли, но сразу после сжимает зубы, падая в густую траву, зажимая ладонью все вспыхнувшее бедро. Но у него нет времени ни пережидать боль, ни смотреть, насколько опасна рана, поэтому он только зажимает ее сильнее и сдирает зубами кожу под нижней губой, прицеливаясь и сжимая пистолет второй рукой. Лефруа, умудрившийся кое-как обернуться, болезненно и с облегчением смеется, пусть топь и смыкается под его весом.

– Не стреляй, милый мой, – Мария тоже повернулась за звуки. – Это к тебе, но не за тобой, – она тихо смеется и опять становится собой: умиротворенной и всепонимающей. И с интересом наступает на поверхность топи, конечно же, даже не проваливаясь и больше никакого внимания не обращая на происходящее на поляне.

Цицеро все-таки поскальзывается на траве и с размаху шлепается на задницу, съезжая последние несколько метров уже так, к самому краю трясины, успев затормозить подошвами ботинок. Он тяжело выдыхает, но тут же вскакивает на ноги, торопливо обегая не такое уж большое болото, пока Тиерсен расслабляется и тяжело поднимается, придерживая все сочащееся кровью бедро и убирая пистолет.

– Нет, я, конечно, знал, что ты когда-нибудь в меня выстрелишь, но никогда не думал, что прямо вот так, – он начинает громко и хрипло, и его голос так хорошо слышен в этом мокром лесу. Тиерсен уже не смотрит на Лефруа, размазывая ботинками свою кровь по траве первым шагом. Да и в этом больше нет необходимости, потому что радостный смех Лефруа становится каким-то истерическим, срывается в частое придыхание, а потом и вовсе переходит в короткий крик и обрывается. Это уже дело Марии, и Тиерсен не прислушивается к чавкающим и похрустывающим звукам, с которым она – в физическом мире или в любой другой из иллюзорных реальностей – легко ломает пальцами череп Лефруа, выгребая осколки костей и отправляя все остальное в рот.

– Ну что молчишь? – Тиерсену больно, но он пытается улыбнуться, смотря на совершенно растерянного, непривычно испуганного и виноватого Цицеро, который как будто не может подойти ближе. – Все уже сделал, чего теперь? – остро пульсирующие волны боли проходят от раны по ноге, до паха вверх, до колена вниз. – Меня бы перевязать неплохо, – Тиерсен хмыкает, зажимая рану плотнее, и от этого еще острее пульсирует.

– Цицеро… Цицеро так виноват! – маленький итальянец быстро забывает о том, что собирался обвинить во всем Селестина, что собирался раньше обвинять Тиерсена, сейчас он только чувствует, как что-то жжется изнутри, так неприятно, и так хочется от этого избавиться. И он наконец справляется со ступором, быстро подбегая ближе, отнимая ладонь Тиерсена от раны – короткая дрожь по соединенным на секунду пальцам – осматривая ее цепко и внимательно. – Цицеро хотел помочь, очень хотел помочь, но только все испортил! Но Избранный ведь сможет простить своего Цицеро?! – он бормочет торопливо, то и дело заглядывая Тиерсену в глаза, ощупывая рану пальцами, надавливая, отчего тот сильно морщится, но ничего не говорит. – Добрый, благородный, милостивый Избранный простит Цицеро?! – маленький итальянец не отвлекается от раны, говоря все это, расстегивает и стягивает быстро свой ремень, перехватывая им бедро над коленом. – Милый Тиер… простит своего Цицеро? – закончив с этим, снова поднимает беспокойный взгляд, и Тиерсен усилием воли перестает морщиться, натянуто улыбаясь.