Я без ума от французов (СИ)

– Расскажешь? – Тиерсен придерживает Цицеро за талию, а тот опирается ему на грудь сведенными руками. Вода легонько покачивается вокруг, настенные лампы излучают мягкий желтый свет, и это, пожалуй, лучшая обстановка, чтобы первый раз поговорить об этом.

– А Тиерсен расскажет мне? – Тиерсен серьезно кивает, и Цицеро отводит взгляд, задумчиво вспоминая. – Цицеро надоело в его городке. Одно и то же каждый день: она приводит новых мужчин, она пьет, другие пристают к Цицеро, другие едят пахнущие бутерброды на ланч, другие считают, что Цицеро слишком много знает, и за это надо добавить цветных пятен его лицу и одежде. Так что… Цицеро уехал! Далеко, Тиерсен. На север. Это было… немного охоты на рыбу, немного – на кого покрупнее, немного браконьерства. И, конечно… знаешь, Тиерсен, в таком деле, в таких холодных местах, когда ты очень долго видишь одних и тех же людей… многих это раздражает. Это была не очень хорошая драка. Просто способ снять напряжение, но Цицеро не знал, что это было несерьезно! Это было больно, и он защищал себя! Тот, другой, был пьян, он всегда был пьян. Цицеро взял гарпун… ружье, чтобы напугать его. И выстрелил… случайно. А потом, когда лезвие торчало у него с обеих сторон… у Цицеро было несколько секунд перед тем, как он бы закричал. И Цицеро понял, что это совершенное дерьмо, и бил, бил, бил, пока руки не устали, пока голова не стала, как сладкий раздавленный пирог! – Цицеро довольно хихикает: сейчас он не всегда может позволить себе так веселиться. – Потом пришлось убирать кровь, много крови и… мяса, а его сбросить за борт вместе с гарпуном. Остальные решили, что он напился, как всегда, решил пострелять в волны и упал, и все было хорошо. Но тогда Цицеро понял, что охота может быть куда интереснее, чем ему казалось! – маленький итальянец смеется громко и прикусывает губу, с любопытством глядя на Тиерсена. Теперь его очередь рассказывать.

– Ну, твоя жизнь была намного интереснее моей, – Тиерсен улыбается. Он часто забывает, что у Цицеро было достаточно лет, чтобы побывать во многих местах и увидеть много вещей. Может быть, им стоит говорить о прошлом почаще. – Так, ну, сложно вспомнить… Когда мне было шестнадцать, происходило столько всего… Война, ты знаешь… Она не всегда касалась нашей семьи, мы очень неплохо жили, надо признать, но… Ладно, в любом случае, я как раз в шестнадцать сбежал в маки* и там убивал достаточно, но за год до того я еще жил в Париже и таскался по барам в компании… друзей, которым продавали то, что не продавали мне. И за стойкой, и с рук, если ты понимаешь. Опасные знакомства. Но мне было пятнадцать, и одно дело было – рисковать задницей в родном городе, а совсем другое – где-то на юге в горах. Я не был готов сражаться тогда. После того случая – был. Но к сути: один раз я страшно напился, потерял своих друзей и сам не понял, когда меня уже крепко держал какой-то немец. Я не слишком протрезвел, правда. Он привязался то ли к тому, что я француз, то ли к возрасту: я, конечно, старался выглядеть старше, и обычно на это закрывали глаза, когда я был с другими людьми, но тогда я был один. Хорошенький мальчик, который шляется где не надо. И мне повезло, что тот парень тоже почему-то был один. Были бы у него друзья, вряд ли я бы сейчас лежал здесь. Но – да – он был один, а я не понимал, чего он от меня хочет, но на всякий случай очень не хотел расставаться с деньгами. Правда, больше я не хотел расставаться с парой пакетиков в кармане и хотел подраться, но это неважно, – Тиерсен улыбается своим мыслям. – Как ты помнишь, я был в не очень сознательном состоянии, и мне казалась потрясающей мысль о том, что он был таким здоровым, а во мне – килограммов пятьдесят с небольшим, но у меня был мой кинжал, и я умел им владеть, а он об этом не знал. Мы вышли на улицу, в ближайший переулок, и я позволил ему подойти ближе, ударить легонько пару раз. Потом я уже понял, что он вряд ли хотел меня особенно бить, чтобы дух не вышибить случайно. Так, поучить немного, он был относительно трезвым. Но тогда я упивался гениальностью своего плана и… в общем, с первого раза я в сердце не попал и выглядел, как идиот. Но как мне было страшно, что я не успею вырвать кинжал, что не попаду и со второго раза, не поверишь, – Тиерсен смеется коротко, он никогда не рассказывал об этом и теперь понимает, как это действительно было глупо. – Но, кажется, я все-таки пробил ему легкое, плюс секунды шока, и еще одного удара хватило, чтобы его убить. И я очень гордился собой. Секунд пятнадцать. А потом… бежал я далеко, зажимая рот. Меня вырвало всем, что было внутри, два раза по дороге домой, – Тиерсен смеется громче, вспоминая, как был напуган, как стирал кровь испачканными в рвоте перчатками, как мечтал добраться наконец до дома. Теперь это кажется веселым, конечно.

– Цицеро блевал с того борта дальше, чем видел, – маленький итальянец тоже смеется и утыкается лбом Тиерсену в грудь. Это звучит не слишком мило, но это их воспоминания.