Я без ума от французов (СИ)

Цицеро смотрел на него совершенно ошарашенно, и то, что Тиерсен не закрывал глаз при поцелуе – о том, что он почти никогда этого не делал, Цицеро узнал позже, – было удобно и неудобно тоже. Потому что Тиерсен мог читать весь спектр удивления в желтых глазах и потому что в темноте его собственных расширившихся зрачков было столько жара, что Цицеро мгновенно и начисто забыл обо всем, что только что думал. Единственным внезапным и четким ощущением было то, что, несмотря на безответность маленького итальянца, Тиерсен мягко целовал его губы и чуть покусывал, и это было… нормальные люди отстраняются, когда так, но Тиерсен только погладил его ключицы и скользнул языком по зубам, потому что Цицеро от неожиданности даже не смыкал губ, ничего не делал. Но он не целовался ни с кем… уже лет десять, не меньше, и это было приятно, как ни крути. Приятно… чувствовать чужое желание. Цицеро никогда не думал о близости с мужчиной, даже о ее возможности, хотя в последние годы он вообще не думал о физической близости. Он не был молод, или красив, или богат, чтобы женщины хотели его, а он сам не стремился к отношениям или чему-то такому, это было слишком сложно и неудобно. Мастурбации было довольно, чтобы не думать об этом.

– Боже, я так хочу тебя, ужасно хочу. У меня все внутри рвет от твоего запаха, – Тиерсен покраснел сильнее, оторвавшись на миг, и скользнул пальцами по шее Цицеро, снова наклоняясь, и маленький итальянец весь вздрогнул, понимая, что думал всего пару секунд, показавшихся ему такими долгими, понимая, что его действительно хотят, его, а не кого-то другого. Цицеро еще был возбужден предвкушением схватки. У него не было никого десять лет. В нем в сумме было крепкого алкоголя на десять пальцев. И все это… слишком много, чтобы думать о том, что он делал. От этого странного мальчика подавало безумным жаром, этот мальчик дышал горячо и часто, и черное в его глазах – требовательное и жадное, как сама смерть, которой – о, Цицеро хорошо знал! – нельзя сопротивляться. Десять и десять. Цицеро вздохнул и согласно раскрыл губы, когда Тиерсен поцеловал его снова. И пальцы в волосах – сжаты едва сдержанно, и теплый язык – так глубоко, и все это – будто холодная вода среди раскаленных песков.

Цицеро всегда любил целоваться, это что-то такое открытое, детское и одновременно чувственное и жаркое. И он согласно приподнялся на локтях, когда Тиерсен выдохнул шумно ему в губы и прижался сильнее, вталкивая колено между его ног. И Цицеро чувствовал бедром совсем не то, что должно стоять между двумя мужчинами, но его собственный член тоже быстро наливался кровью, и, может быть, это было стыдно – нет, это было стыдно, – но об этом стоило подумать позже, не сейчас, не когда шершавые пальцы очерчивали его скулы, не когда тяжелые вздохи срывались с чужих губ. Оттого, что этот мальчик хотел его, хотел так, что не сдерживал себя, жмуря глаза и потираясь твердым членом о его бедро.

Тиерсен гладил Цицеро, не сжимал ничего и не стискивал, только гладил, но и этих мягких движений ладонями по телу было довольно, того, как он легко провел по стиснутому брюками члену, было довольно, чтобы маленький итальянец не выдержал, со слабым стоном хватая Тиерсена за поясницу. Тот вздрогнул, так этот звук щекотнул по ребрам, и снова поцеловал Цицеро, звонко, едва сомкнув губы, принимаясь тут же покусывать его щеку, мочку уха и…

– Ун-нх! – Цицеро даже прогнулся в спине, когда Тиерсен укусил его за шею, грубо и больно, почти сразу отпустив, продолжая только сосать кожу. Но Цицеро нравилось это, до того, что он сам прижался бедрами, проводя ладонями по рубашке Тиерсена и дыша ему в плечо. Это были всего лишь поцелуи, и они не могли быть неприятными, хотя Цицеро и думал, что с таким стояком по дороге домой будет проблематично. И что ему, несомненно, захочется подрочить себе, когда он разденется и ляжет в постель, прогоняя перед сном эти воспоминания в голове. И, потому что это стыдно, он не будет этого делать. Хотя он знал, не думал, но знал, что не выдержит, когда перевернется на живот, и будет тереться бедрами о постель, кусая подушку, пока не опустит руку, сжимая член, и в несколько движений не кончит прямо на простыни. Впрочем, Цицеро в любом случае собирался съезжать в ближайшее время, потому что хозяин квартиры опять поднял плату, и все равно пришлось бы сдавать все белье в прачечную, так что можно было пачкать простыни сколько угодно. Тем более если было отчего.

Но Тиерсен понятия не имел, о чем Цицеро думал, поэтому только придерживал его за шею с одной стороны и кусал с другой, оставляя расплывавшиеся ярко-красные пятна от уха до плеча, и второй рукой расстегивал ему рубашку. Не торопливо, обстоятельно и уверенно, как все, что он делал в своей жизни. И хотя Цицеро это все еще нравилось, по крайней мере, его телу это точно нравилось, он все-таки отнял руки и несильно толкнул Тиерсена в грудь, отстраняясь, откидывая голову, чувствуя, как тянет немного левую сторону шеи.