Я без ума от французов (СИ)

– Я делаю ее так быстро, как могу, – Тиерсен пожимает плечами и отпивает еще кофе. – Но это не мгновенное дело. Мне нужна подготовка, чтобы все вышло так, как надо. И если у тебя не стоит из-за того, что ты нервничаешь, то забудь: это действительно моя работа, и не тебе о ней думать.

– Послушай, тебе серьезно больше нечем заняться в такое время, кроме как разговаривать об этом? – Селестина сейчас очень раздражает улыбка брата. Он немного нервно приглаживает волосы – те наверняка растрепались от лежания в постели – и чувствует себя ужасно неуютно. Будь это все в другом месте, Селестину никогда бы не было неуютно, но дома… Дома он чувствует себя незащищенным. Селестин привык прятаться. За идеальным костюмом, ухоженным лицом, безупречной репутацией. Но здесь, на своей кухне, он не может быть совершенным. У него подрагивает рука, и кофе чуть не капает на халат. На нем бы осталось пятно, во всем этом доме можно найти пятна, сколы, неровности, которые Селестин не может спрятать, и от этого он начинает легонько паниковать, думая быстро допить свой кофе и вымыть чашку. Но он представляет, как слишком быстро откроет кран, как вода наверняка брызнет в стороны, и ему придется взять бумажное полотенце, он сделает это торопливо и нервно, и оно будет весь день висеть с криво оборванным краем… Селестин выдыхает и успокаивает панику. Он просто нигде и никогда не чувствует себя дома. С тех пор, как Тиерсен уехал учиться в свою академию, или с тех пор, как оставил его наедине со смертью отца, слегшей с сердечным приступом матерью и кучей дел в семейной фирме. Хотя, конечно, и то, и другое было годы назад, и Селестин уже давно не злится, никогда не злился на Тиерсена. Только ненавидел его пару раз. Или не пару. Наверняка больше.

Когда Селестину было одиннадцать, его собирались побить в коллеже. У него уже тогда был конфликтный, истеричный характер, привлекавший внимание, а с таким характером рассчитывать на сладкую жизнь не приходится ни в грязном государственном коллеже в двадцатом округе, ни в частном, где за триместр запрашивают сумму, которой многим семьям хватило бы на пару лет спокойной жизни. Даже когда вокруг идет война, дети остаются детьми. Такими же жестокими, нетерпимыми и пользующимися всеми доступными средствами, чтобы ударить побольнее и повеселее и вывернуться самому. И Селестин – тоже ребенок – рьяно пообещал своим обидчикам, что приведет старшего брата, и уж тот надерет им задницы. Но почему-то именно тогда Тиерсен сбежал – он с ума сходил по своим маки – и Селестин первый раз остался перед своей проблемой без его помощи, с одними пустыми угрозами. О, как он ненавидел Тиерсена тогда, особенно когда прятал синяки и прятался сам. Потому что его старший брат, его Тиерсен, как и всегда, думал не о нем и его обещаниях, а о том, как бы поразвлечься и пострелять из настоящего оружия. Конечно, когда он вернулся, то тщательно сломал всем обидчикам Селестина носы и выбил им по несколько зубов, и никто больше не связывался с младшим братом “героя войны”. Но тогда – в одиннадцать – Селестин был один против пяти старшеклассников, и он долго не мог простить это Тиерсену. Как и те звонки – каждое Рождество – когда тот совершенно беспечно отвечал: “Эй, слушай, я не обещал, что приеду. У меня тут планы нарисовались, потрясающие планы, я тебе говорю! Я приеду как-нибудь потом, честно”. Он говорил так каждое Рождество. И Селестин сейчас не злится на то, что Тиерсен однажды торопливо сказал в трубку: “О, наконец-то крошка Сел получит фирму, о которой так долго мечтал! Ладно, купи от меня что-нибудь маме в больницу, я потом вышлю деньги”. Но тогда Селестин тоже ненавидел его. В каждый из этих моментов и во много других. Хотя самым отвратительным было то, что Селестин отлично знал, что вины Тиерсена во всем этом никогда не было. Они все – и он, и родители, и его друзья и девушки – просто всегда чего-то от него ждали, а ему было на это наплевать. Тиерсен Мотьер всегда думал только о себе. Тиерсен Мотьер всегда выполнял только то, что обещал, и ничего больше. И Селестин знает, что ненавидеть людей за то, что они не подчиняются тебе и не соответствуют твоим ожиданиям, – глупо. Но сейчас его очень злит улыбка Тиерсена. Так же сильно, как в тот день, когда он испуганно прижимался к железным шкафчикам в коридоре коллежа.

– Извини, – Тиерсен правда улыбается легко, как всегда. – Проехали, – он снова беззаботно откидывается на спинку дивана и прикрывает глаза.