Это будет мемуарное пришествие,всё, чем душу мы опальную томим, –это будет голубое сумасшествиегородских самовлюбленных пантомим.Это здесь, под облаками рыжегривыми,где без слез, вот так, на понт , не подают,толчеей, немолодыми коллективамиповторяется божественный приют.Никакого, никакого стихотворчества,зарифмовок, ритмизаций и т. п.Это сердце стоеросовое корчится,кочевряжится в испуганной толпе!Разве только охломонистая мистикав кущах времени, без горестей-удач, –содержательнейшая мемуаристика,где душа твоя порой играет в мяч.Напиши-ка это всё простейшей прозою,изложи-ка это всё без рифм и мер,где виденья принимаем малой дозою,и – «пинь-пинь – тарарарахнул зинзивер»!По раскладкам поэтических учебниковполучается оно примерно так –словно в тире Заболоцкий или Хлебниковвдруг просадят заработанный пятак.Никакого, никакого стихотворчества,поэтических претензий и т. д.Это сердце взбаламученное корчитсякаракатицей в рыдающей воде!
ШОПЕН
Кто смирился постепенно,обращается не вдруг.Некий ксендз терзал Шопена,испускающего дух.Ну, мертвец, заговори же,я ведь исповеди жду…В старом городе Париже,в приснопамятном году.И, к доверенному Богаобратив свой бледный лик,исповедуется, многонагрешивший, Фридерик.Всё. С души свалилась глыба.Облегченья не тая, говорит он:«Ну, спасибо, не помру я как свинья!»И запомнил ксендз дородный,но нисколько не простак,этот вольт простонародныйв столь утонченных устах.Спасена душа задаром.Завершился полонез.Спит Шопен в Париже старом,на кладбище Пер-Лашез.Полон хитрости мужицкойи вообще мужиковатАлександр Еловицкий,толстый суетный аббат.Он себе живет, не тужит.Пастырь, он овец остриг…Но иному богу служитопочивший Фридерик.Не в свечном дешевом воскеэтот кающийся бог,а в грохочущей повозкена распутье трех дорог.Отчего же в карусели,в круговерти снежных мух,плакать хочется доселе,робкий вальс услышав вдруг?