Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения

Ладонь тепла, ладонь шершава,
ладонь пуста, погас огонь.
Ах, как прощается Варшава
с твоей душой! Не пустозвонь:
ладонь тепла, ладонь шершава,
а это – нищенская сонь!

И эта скука у подножья

Адамов – в звоне медных лат, –
и этот дивный Новый Свят,
где по дешевке Имя Божье!

И где какой-то дуралей

в своей коляске инвалидной,
безмозглый, жалкий и обидный,
мусолит хлипкую свирель.

Нет, не свирель – я вспоминаю, –

губастых шин солидный хруст, —
гармошка бедная губная
у этих губ, у этих уст.

Она – метафорой заботы –

с автобусами заодно гудит,
как нищенские соты,
в которых меда нет давно!

«Город, переполненный вещами…»

Город, переполненный вещами,
ничего не обещает мне,
это просто радиовещанье
на давно потерянной волне!
Милый друг, не думай об утрате,
заключи в душевный свой музей
голоса невидимых собратий,
голоса утраченных друзей.
Всё, что перед нами, – это город,
окнами унизанная мгла,
окнами веселыми, в которых
нет для нас ни света, ни тепла.
А ведь мы давно уж не скитальцы,
и не весь еще растерян пыл,
и нетрудно сосчитать по пальцам
всех, кто нас лелеял и любил.
Или думой о насущном хлебе
жизнь моя совсем омрачена?

Серый алюминиевый лебедь

смотрит с магазинного окна.
Упоительно прекрасных линий
этот водоплавающий зверь!

Я пройду сквозь темный алюминий,

вторгнусь в сердцевину всех потерь, –
я прислушаюсь к биенью сердца,
к жизни, до конца не прожитой,
и ко всей неволе богомерзкой.

Только лебедь – он внутри пустой.

ГОРОД ПЛОСКИХ КРЫШ

Скажи, о чем ты говоришь,
моя душа, моя тревога?
Ты вброшена по воле Бога
вот в этот город плоских крыш!

Париж? Пожалуй, не Париж!

Париж, пожалуй, слишком много:
ужель над скукой демагога
сентиментально воспаришь?

Есть ужас пьесы. Грусть пролога.

Ополоумевший матчиш.
И есть закланье эпилога
в чертополохе плоских крыш.

И есть заклятье эпилога

в коловращенье плоских крыш!

«Вот где рождались чеканные строфы…»

Вот где рождались чеканные строфы,
вот где пылали сухие сердца!
Море холодное у Петергофа,
Камень. Пустая коробка дворца.

В северной, в бледной, в студеной истоме

низкое небо над скатами крыш.
Желтые сосны соседней Суоми.
Финское небо и финская тишь.

Рек полунощных зальдевшие устья,

чуть поседевших газонов покой…
Нету столичней сего захолустья,
нет захолустней столицы такой!

«Жизнь и время идут на таран…»

Жизнь и время идут на таран,
убивается утлая память.
Что за ними? Театр – ресторан –
семимильная зимняя заметь.
Этой замети нет в словарях.
Говорят, это выдумка просто.
Только грусть исполинского роста
всё шипит в дуговых фонарях…

«Если б я мог сказать, как гитарной струной…»