«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

По причине фрагментарности стиха Сатуновского однозначное прочтение его стихотворений почти невозможно. Однако нельзя не отметить почтительную дистанцию, которую он сохраняет между собой и Слуцким: с этой дистанции обращается к нему по имени-отчеству, хотя и старше его по возрасту. Примечательно также то, что Сатуновский рисует Слуцкого в его советской ипостаси (экс-политрук), однако имплицитно заглядывает за эту личину, дабы через нее установить глубокую бытийную связь Слуцкого с его временем; отсюда использование очень советского слова «сознательное», которое описывает ответственного гражданина, готового отразить любые происки врага. Сатуновский вкладывает в него смысл, подчеркивающий историческую и когнитивную силу стиха Слуцкого и вместе с тем его внешнюю неотточенность («раздражающий»), что характерно и для стилистики самого Сатуновского (свои стихотворения он называл «рубленой прозой»). Специфическое использование советского жаргона повторяет образ мысли самого Слуцкого.

Список поэтов во второй строфе примечателен по целому ряду причин. С одной стороны, как и подобает последователю Хлебникова, Сатуновский проводит между ними фонетическую связь: Сологуб – Случевский – Слуцкий. С другой стороны, в контексте советской литературной историографии все это второстепенные поэты: эстет Фет, философ Тютчев; странное объединение Бунина и декадента Сологуба; наконец, К. К. Случевский (1837–1904), протодекадент по своей эстетике. Перечисляя имена этих стихотворцев, Сатуновский одновременно подчеркивает общий для себя и Слуцкого статус аутсайдера и смещенную от центра позицию и генеалогическую линию Слуцкого в русской традиции. Вместе с тем он предупреждает, что для нынешней авангардной неофициальной культуры особенно нужен как раз советский Слуцкий, а не аполитичные голоса полузабытых авторов XIX и XX веков. Одновременно и полемично, и дерзко (вспомним его отношение к интеллигенции) Сатуновский настаивает – вскоре после истории с Пастернаком – на том, что Слуцкий необходим не только ему, но и другим. Как будет показано в следующей главе, сам Слуцкий, апеллируя к фигурам XIX века, делал это в столь же эгалитарном, нешаблонном ключе и притом с уникальной герменевтичностью.

В следующем стихотворении, написанном 5 октября 1964 года, Сатуновский одновременно и обозначает свое место внутри русской традиции относительно Слуцкого, и приближается к тому, чтобы дать определение эстетике Слуцкого:

Кто во что, а я поэт.
Кто на что, а я на С.
Стою по ранжиру
между Слуцким и Сапгиром.
Закат – зияющ
и клокат.
Не на закат смотрю —
в закат

[Сатуновский 1994: 26].

Сатуновский подчеркивает свое место в поэзии, лишая при этом звание поэта всякой исключительности и возвышенности: так вышло, что он – поэт. В подробной статье, посвященной использованию имен в творчестве Сатуновского, Бурков упоминает о фукольдианской значимости имен писателей у Хлебникова – они используются «не в личностном, не в портретном, а в мифопоэтическом смысле». Имена Слуцкого и Сапгира нагружены как раз таким мифопоэтическим смыслом, который скрывает «имя мира, созданного его творчеством», однако также несет в себе глубоко личные и «интимные» (Бурков) коннотации. Три еврейских писателя – три поэта «на С», – поставленные Сатуновским в один ряд, образуют творческое поле, в которое входят чрезвычайно разные, но конгруэнтные сферы их творчества плюс очень личная привязанность к ним Сатуновского [Бурков 2008][296]. Как отмечает Бурков, в этом стихотворении Сатуновский цитирует «Юбилейное» Маяковского (о нем речь пойдет в следующей главе), где Маяковский тоже конструирует традицию через алфавит, говоря Пушкину: «…вы на Пе, а я на эМ» – и предлагая отправить затесавшегося между ними Надсона «на Ща».

Возвращаясь к терминологии, предложенной раньше, скажем, что Сатуновский определяет себя через Слуцкого в манере объективизма. Понятие объективизма, предложенное Зукофски, созвучно тому, что Сатуновский смотрит «в» закат, а не «на» него: «Процесс письма, представляющий собой детализацию (а не мираж) ви́дения, обдумывания вещей такими, каковы они есть, и направления их по траектории мелодии». «Закат» Сатуновского предваряет рассвет из последнего его стихотворения, напрямую связанного со Слуцким, где, на мой взгляд, дано одно из самых точных определений поэтики Слуцкого. Стихотворение написано 22 октября 1973 года, за три года до того, как Слуцкий замолчал:

Люблю стихи Бориса Слуцкого —
толковые

сужденияпрямого харьковского хлопца,
как говорит Овсей;
веские доказательства
недоказуемого

[Сатуновский 1994: 142] (курсив мой – М. Г.

).