«Я читаюсь не слева направо, по-еврейски: справа налево». Поэтика Бориса Слуцкого

Мне представляется, что ключевое здесь – обращение поэта, лирического защитника народа, к Шекспиру, с произведениями которого он прекрасно знаком. «Наизусть я знаю этот текст!» – восклицает он по поводу «Гамлета» в стихотворении «Мои первые театральные впечатления» [Слуцкий 1991b, 3: 120–121][196]. «Страшная сказка» – это «Гамлет», «Макбет» и «Король Лир». Соответственно, история евреев – действительно трагический рассказ, который постоянно канонизируется и притом истолковывается и продлевается через интерпретацию и способность к выживанию. Во внешнем мире сказка эта может выглядеть страшной, там она еще, возможно, «пригодится», но дело не в этом. Еврей, оставленный наедине с собой, самодостаточен и постоянно возвращается в свою исходную форму. А внешняя злоба способна лишь пробудить его заново[197]:

Сады плодоносят скорей и скорей,
кулаки своих яблок стиснув,
пробуждаются, как в еврее – еврей
под влиянием антисемитизма.

Им на пользу идут зима и весна,

как еврею идут на пользу
любого качества времена
из-за его упорства.

Выморозить нельзя сады,

их можно только выжечь.
С евреем тоже напрасны труды,
он умудрится выжить.

Тяжелые яблоки висят

и объявляют: зреем.
А я доволен, что первым
сад
сравнил в стихах с евреем
[Слуцкий 1993: 75].

Красота этого неизвестного стихотворения (оно было опубликовано лишь единожды – в недолго просуществовавшем армянско-еврейском журнале), которое заставляет вспомнить «Я освобождал Украину…» и показывает, что сожженный идиш обязательно будет воскрешен словом поэта, строками этого самого текста, – в том, что экзегетическая изощренность Слуцкого проявляется тут в полную силу. «Собственным умом дойдя / до давно открытых истин…», поэт впервые в истории поэзии сравнивает еврея с садом, но, разумеется, речь здесь идет не об открытии, а о возвращении к пророческому сравнению народа Израиля с виноградником Господа. В том, что народ выжил, содержится мессианское обещание: понятие цемах геула, раскрытое в «Родственниках Христа», находит в словах Слуцкого очередное воплощение.

7

Уместно будет завершить эту главу стихотворением, посвященным матриарху, метапоэтической спутнице отца Слуцкого. В стихотворении «Еврейская бабушка» Слуцкий персонифицирует свои поэтические строки в образе достойной еврейки, благородной и благожелательной:

Еврейская бабушка

Как еврейская бабушка, эта строка
Хороша. Но сейчас ни к чему.
Слишком схожа, похожа, близка —
Слишком, слишком – ко мне самому.

Как еврейская бабушка, что во главе

Праздничного
                        Заседает
                                    Стола,
Не идет эта строчка к угрюмой Москве.
Не идет совершенно. А шла!

Но какое она сотворяла добро,

Благо деяла
                                    внукам своим!
Но какое седин у нее серебро!
Мы пред ней изумленно стоим.

Как сильна эта слабенькая рука

И чего о ней не вспомяну!
Как еврейская бабушка эта строка.
Но не вычеркну, не зачеркну
[Колганова 1993: 281].