Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Я когда с одним «фоккером» схватился под Сева­стополем, настолько близко к нему подошел, что попал в спутную струю, и меня начало болтать. Очередь по нему дал и попал в крыло возле фюзеляжа. Я увидел, как снаряд попал в плоскость, но, видимо еще не встав на боевой взвод, не разорвался, а прошел вовнутрь и разорвался, упершись в силовую часть. Плоскость от­летела в одну сторону, самолет — в другую, опрокинул­ся. Летчика не убило, он на парашюте выпрыгнул. Его ведущий недалеко был, я бы и второго стрелял, но у моего ведомого Лешки Герасимова был первый боевой вылет — за ним надо было присматривать и следить, нет ли других истребителей вокруг. Я ему говорил: «Смотри — «фоккера», видишь?» Он отвечает: «Вижу». А прилетели, он признался, что видел какую-то пару, а что за пара, не понял. Он вообще-то боялся летать: то он болеет, то еще что-то. С ним полетишь, на море выйдешь, а над морем звук мотора меняется — он пу­гается и уходит.

Но как-то он до конца войны так и пробыл в полку...

— Когда летчик с «фоккера», который вы сбили, выпрыгнул из самолета, не было желания расстре­лять его в воздухе?

— Нет. Преследовать его желания не было. Мы вы­прыгнувших не расстреливали. Ребята старшего поко­ления, которые воевали на И-16, говорили, что были случаи, когда немцы расстреливали наших, спускав­шихся на парашютах. Но потом они перестали, потому что им тоже некогда было этим заниматься. Они знали, что чуть только рот раззявят, «Иван» его снимет. Ду­маю, поначалу это у них шло от безнаказанности.

Когда я первый самолет сбивал, мысли были самые противоречивые: и отомстить хотелось, и одновремен­но думал — там же человек сидит. Но тут сразу дума­ешь, а что этот человек сделал? Может, он конкретно и не стрелял по гражданским, но Заводчикова же он на моих глазах убил. И когда я его сбил, было и радостно и горестно. Радостно, что я, молодой летчик, сбил аса, что он не будет наших сбивать. Горестно, что Заводчи-кова потерял. Ну и конечно, напряжение было, требова­лось не успокаиваться на этой победе...

—  Почему у вас на личном счету ни одного бом­бардировщика ?

—  Не встречался с ними. Когда пришел на фронт, уже немецких бомбардировщиков выбили. Полк сбил пару «хейнкелей», Похлебаев одного «лаптежника» сбил, но мне в этих боях участвовать не приходилось. Бомбежкой и штурмовкой переднего края у немцев за­нимались «фоккера». Как-то вылетели мы четверкой, а с радиолокационной станции «Рус-2» нам передают: «Похлебаев, иди в такой район, проверь». Вышли туда, смотрим — ниже нас, метров на тысячу, 30 «фоккеров» идут к линии фронта. Причем не строем, а кучей какой-то. Иван приказывает: «Атакуем». Иванов, как обычно, в сторону. Мы в атаку, а они заметили, что их атакуют, и начали избавляться от бомб над своей же территорией. Как они метались! Кто вправо, кто влево, кто куда раз­бегаются. Сбили мы только одного, остальных разогна­ли. Гоняться за ними было некогда. А ведь 30 самоле­тов могли бы сбросить 30 бомб на передовую. Значит, кого-то из наших убили бы. Радостно было, что кого-то мы спасли. А того, что их много, бояться не нужно. Как-то раз ходили мы четверкой. В небе была высокая куче­вая облачность. Станции наведения хорошо было нас видно. Откуда-то появились три четверки «мессеров». Нас не трогают, ходят между облаками. Думаю, если сейчас ведущего сбить, то у них паника начнется, как и у нас, естественно. Я говорю: «Командир, атакуем». А со станции наведения: «Не трогайте!» А у Ивана тоже руки чешутся, чтобы их погонять. Нас меньше, но мы уже знали, как их нужно гонять. Особенно когда летали Похлебаев — Дементеев и Иванов — Степанов.

—  В воспоминаниях это почти штамп, что не­мецкие бомбардировщики, когда их атакуют, из­бавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?

— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.

—  На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?

—  Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончатель­но прозрел. Впервые близко увидел вражеский само­лет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспо­койнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотри­тельность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает ма­невр — ты оцениваешь свое положение и сам маневри­руешь соответственно.

—  Как вам немецкие летчики?