Я дрался с бандеровцами

– Интересный вопрос… Нет, они не петляли. Собака шла по прямой… Сначала лес был не особенно густым, а потом начались заросли акации. На Западной Украине ее много. Да колючая еще такая! Потом я в госпиталь заехал, до того у меня все тело оказалось расцарапано.

И вот мы выскочили на такую зеленую стену из акаций, а за ней ничего не видно. Собака аж заходится. Видно, почувствовала их совсем рядом… Тут по Сироткину и, конечно, по собаке как ахнут… Он повалился на спину, закричал, чтобы я обратил внимание. А у Левы еще, как назло, в автомат что-то попало – стрелять не может. Он ППС носил, такой маленький, офицерский, поскольку ему с собакой тяжело.

Вот он лежит, и я его вижу, а бандеровцев – нет. Меня тоже не видно. Собака затихла… Вдруг смотрю, на Сироткина выскакивает такой здоровый детина, чуть ли под два метра ростом… Что было делать? В общем, срезал его из автомата…

Пока мы там разбирались, остальные, конечно же, ушли. Посмотрели вокруг по лесу – на дереве висит этого бандеровца шинель, боеприпасов много лежит на земле. Они, видно, посчитали, что уже оторвались, хотели передохнуть. Потом вдруг слышим, перед нами в лесу пальба! Это наши уже с той стороны оцепили. Ну, стрельбы так порядочно…

Вдруг выясняется, что у меня в группе ранен в ногу солдат Жариков. Самое странное, что он бежал позади нас, наверное, метрах в ста! Ситуация складывается так себе. Группа маленькая, и в наличии один раненый с простреленной ногой.

– А Лева, который с собакой был?

– С ним все нормально. И тут, знаете, как-то все скоротечно произошло. Уже слышу – машина гудит по дороге. Вроде только что стреляли, а уже другая группа к нам приехала, и ребята говорят: «Все в порядке, мы их перехватили!» В итоге получилось: одного тут я завалил, и еще трое выскочили прямо на цепь, которая шла нам навстречу.

– Как они были одеты?

– «Мой» был одет в новенькую офицерскую шинель, без погон. Насчет верхней одежды трудно сказать. Одевались по-разному. Бывало и пиджаки, и гимнастерки, френчи. Да кто как…

– Они ее «сняли» с кого-нибудь?

– Трудно сказать. Ему там такую шинель любой портной мог пошить. Помню, мы ее еще командиру взвода предлагали. А он так посмотрел, поморщился и говорит: «Да тут в пуговицу с края попала пуля. И здесь пуговицу надо перешивать…» А у самого шинель такая потрепанная. В общем, не взял.

Большинство из них, конечно, ходили в сапогах, потому что в ботинках на Западной Украине неудобно. Климат сырой, а бандеровцы же большей частью все по лесам да по полям. Мало того, они еще на обувь надевали самодельные войлочные чуни, чтобы при передвижении звука не было. Очень удобно… Когда мы за ними бежали, то уже знали, сколько их будет, потому что около того костра стояли эти чуни. Четыре пары.

– Оружие какое использовали?

– Автоматы, карабины, пистолеты – все советского производства. Заграничного оружия не довелось увидеть. Война прошла, поэтому нашего оружия на Украине осталось полно. Часто стрелять из него не приходилось, поэтому оружие у них долго хранилось.

– Примерный возраст погибших помните? Молодые люди?

– Все, наверное, до тридцати лет, не более 35. Если был кто-то старше, то это уже наверняка какой-то главарь.

– Как определяли главаря?

– Так знали уже. Оперативные работники предварительно сообщали. У нас была примерно такая система: за каждой разведывательно-поисковой группой закреплялся определенный населенный пункт. Вот за мной, например, закрепили Пищатинцы, а возле них еще три села. В итоге у меня их оказалось четыре.

Это делалось для того, чтоб мы хорошо знали обстановку, привыкали к местности, устанавливали контакт с живущими там людьми. Мало того что оперативные работники ходят, да еще и мы обстановку узнаем. И чтобы мы на ночлег устроились к родственникам или пособникам бандитов, такого уже быть не могло. Потому что мы хоть и вчерне, но обстановку знали и понимали. И по глупости куда не надо уже не влезем.

– Существовала ли какая-либо градация сел по степени лояльности к советской власти?

– Вы знаете, нет. Даже не могу сказать, какими считались мои «подшефные» села. Здесь трудно судить. Дело в том, что тех, кто бы с нами откровенничал, было очень мало. Но они были! Где-то, если уж в поле или в лесу наедине встретимся, то могли поговорить откровенно. Но даже и в этом случае сто раз оглянутся. И это понятно. Конечно же, люди очень боялись.

Особенно накалилась обстановка, когда началась массовая коллективизация. Вы знаете, они все говорили: «Я запишуся, але нэ перший!» И вот найди его, «першего». Кто на людях публично запишется? Приходилось уже нам кое в чем хитрить, обманывать… Говорили, мол, тебе бояться нечего. Записывайся, ты уже не «перший».