Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Дальше линия вражеской обороны стабилизировалась, и взять «языка» у немцев стало очень и очень тяжело. Немцы располагались на нашем участке таким образом – вырыт ряд окопов, рядом дот или дзот, дальше траншея, в ней ночью ходит фриц, которого мы называли «папа», а вот на вышке или дереве позади оборудована наблюдательная площадка – там сидит «мама», бережет «папу». А немец в траншее смотрит, чтобы впереди никто не пролез. Перед окопами проволока, дальше минные поля, на каждой проволоке висит на нитке консервная банка, а в банке на проволочке какая-нибудь металлическая железяка, только чуть тронешь проволоку, тут же начинается звон. И между двумя столбами штук десять таких банок висит. У нас в тылу для тренировок была сооружена полоса смерти, автором которой являлся Нечипуренко. Мы имели право брать бойцов в разведку из любых подразделений, за исключением радистов и «секретчиков», а рядовых солдат, артиллеристов, пулеметчиков или саперов – любых бери без разговоров. Командиру части из штаба звонят и приказывают отдать в разведку. Поэтому мы взяли саперов, начали думать, как срезать эту проволоку, ведь баночка от земли висит буквально чуть выше. В итоге после тренировок на полосе смерти выработали определенную тактику – саперы подлезают под проволоку, ложатся на спину, первым сигнал дает левый, тихо шепчет: «Раз!» Это обозначает, что он готов перерезать проволоку. Одной рукой держит, второй режет. А справа другой сапер также подлезает и у второго столбика нижний провод берет, это обязательно должен быть левша, ведь он правой рукой проволоку берет, а левой режет. Когда он готов, то шепчет: «Два!» Тогда командир, лежащий чуть позади, тихо говорит: «Три!» И они одновременно режут, ну, или кусачками перекусывают проволоку. И при этом ее крепко держат, нельзя ни влево, ни вправо, ни шелохнуть, ничего. Когда первый перерезал, тогда он шепчет: «Четыре!» Второй отвечает: «Пять», и тогда командир приказывает: «Шесть!» То есть нужно одновременно аккуратно положить банки на землю. Дальше уже можно встать на колени и действовать становится намного проще, уже можно снять вторую проволоку, а всего четыре или пять рядов. Проволоку срезали – это вход и выход, многое значит. Света никакого нет, а работать нужно в темноте, поэтому нам разведчики немного заклеивали фонарик, оставляя только маленькую дырочку, а также делали из жести специальные открывалки на фонарик. Когда свои идут, сапер свет открыл, чтобы показать, где пройти и как, чтобы не напороться на остальных. Потом надо найти «маму» и снять ее с бесшумки, дальность стрельбы которой составляла 70 метров. Только после войны придумали глушители, а у нас в карабин прямо в ствол была залита какая-то жидкость, так что дальность стрельбы была небольшая. Но главное в разведвыходе надо было найти «маму», а дальности хватало. Снял фрица с наблюдательного пункта, и никто не слышит. «Мама» сваливается, дальше нужно прыгнуть с бруствера на «папу», и вот тут Костя Сторожев был мастер, захват делал профессионально. Тут важно не перекрыть горло, если с меньшей силой сдавишь горло врага, то он заорет, и все провалено, если с большей – то можешь удушить. Костя знал, как надо держать, а сам падает на спину, тем временем два разведчика хватают немца, один за одну руку, второй за вторую, и браслетики из проволоки ему надевают. А один разведчик ножом должен попасть точно в рот, провернуть нож, рот открывается, и ему кляп вставляют, потом бандаж, и сверху на лицо ткань прорезиненную набрасывают. Все, бандаж сидит, кляп держит, руки назад, теперь его оттащить к себе надо. Если он сопротивляется, ноги можно связать, а если фриц послушный мальчик, то его можно просто повести, а потом в окопе и политинформацию сразу же провести. Все это отрабатывалось тщательно и себя оправдало, у меня был в разведке только один случай, когда погиб лейтенант Перепелица, и то по собственной глупости. Кто все точно выполнял, тот целым оставался. Разведчики выражали свое уважение тем, что меня Батей называли. Дело в том, что под Сталинградом у меня выросла борода по грудь, и так меня величал даже командир батальона, на участке которого мы проводили свои выходы, хотя ему лет тридцать было, а я ведь еще совсем молодой парень. Но заросший был страшно, да еще и рыжая такая борода росла.