Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою

Ну, короче говоря, я принял следующее решение – сначала скрытно сблизимся с врагом, а дальше как боевое охранение уничтожали, сначала гранатами, потом штыками. Они же гнездами там засели, один фаустпатрон и человек четыре-пять немцев. Решил разбить разведчиков на группы, которые одновременно будут атаковать, артиллерия тем временем обрабатывает передний край противника, чтобы врагу подмога не пришла. Ну, и на рассвете пошли вперед. Хорошо все получалось, но кое-где немцы успевали контратаковать, причем открывали кинжальный огонь, самый тяжелый и смертоносный. В результате фаустников мы уничтожили, в роте осталось трое целых, одиннадцать убитых, остальные, около сорока – ранены, в том числе я и мой замполит. Ранило меня в левое бедро, это пулевое ранение, осколок мины засел в подбородке, а в лодыжке правой ноги осколок торчал в кости. Не такое уж опасное ранение, но неприятное, на этой кости пошло нагноение. Но врагу дали хорошо, к нам в госпиталь потом приехал танкист и всех горячо благодарил.

Наградной лист Л.Н. Ройтенбурда на орден Отечественной войны степени.

Попал я в саратовский госпиталь, пошло нагноение, а антибиотиков тогда еще не было. Универсальнейшее средство для ран – риванол. Так называлась примочка, врач рану берет и открывает, а там миллиметровый слой гноя, он его раз и раз, снимает, после чего желтеньким помыл и вату выбросил, намочил новую примочку, приложил и завязал. Кормили в госпитале настолько отвратительно, что раны долго не заживали. Вообще же тыловые пайки были такие, чтобы человек мечтал о фронте. Когда мы были в Аткарске, придешь кушать, а у тебя в миске одна жижа и три крупинки в ней плавают. Ни мяса, ничего, поел кое-как, кусок хлеба съел, на второе две ложки каши, и засыпаешь голодным. А вот когда мы как-то пришли утром и увидели хлеб с маслом, полную тарелку гороховой каши, да еще и сахар появился, о котором мы забыли, как он пахнет. Это что значит? Через два дня на фронт. К нам даже жены приезжали, забирали мужей, а мамы просили за сыновей, их разрешали домой брать и там откармливать, а потом ребята возвращались обратно в часть.

Я выписался в первых числах Нового 1943 года. Не любил в палатах долго валяться. В Ульяновске находился флотский полуэкипаж, я там несколько дней побыл, и нас, группу офицеров, направили на Ленинградский фронт.

В конце февраля 1943 года меня назначили на должность заместителя начальника разведки – начальника разведотряда 260-й отдельной бригады морской пехоты Краснознаменного Балтийского флота, которая дислоцировалась в Кронштадте. Мы ходили в разведку по замерзшему Финскому заливу, а там мелководье, когда вода замерзает при шторме, образуется торос шириной метров десять или двенадцать, да еще высотой под метров восемь. И вот за этими торосами мы прятались. Ходили в район Знаменки, Петергофа и Стрельны и дальше по Финскому заливу, где был финский форт Ино на мысе Инониеми. Вели разведку переднего края противника, ведь готовилось снятие блокады, определяли огневые точки, при этом любые попытки взять «языка» проваливались. Там были сплошные мины, немцы и финны даже так мины ставили – одну установят, через тридцать сантиметров вторую, дальше еще третью, при этом между собой проволочкой свяжут. На одну наступил, все три взорвались. Кстати, в Кронштадте у нас казарма располагалась в форте «Серая лошадь», где одним из командиров был майор Толя Нарядчиков, мы с ним сдружились, хоть я был и младше его по возрасту. Но все вопросы с ним решал, там же нужны и казармы, и питание матросам, и вдоволь пресной воды.