Я еще не жила (СИ)

Доктор Бертрам был пятидесятилетним мужчиной, еще бодрым и свежим. От него Хью достались светлые волосы; в шевелюре доктора появилось уже много седины, но это было пока трудно заметить. Отец и сын были весьма похожи внешне - только от матери Хью, как и Этель, унаследовал выразительные карие глаза и более мягкие черты лица: девушек всегда привлекала его неординарная наружность. Характером же старший и младший Бертрамы очень различались.

Доктор Бертрам уже более двадцати лет занимался частной практикой в Хэмпшире. Он был врачом широкого профиля и имел собственный кабинет в портсмутской клинике; однако нередко пользовал неимущих пациентов на дому, по вечерам, за ничтожную плату или бесплатно. И в облике его, и в характере с годами все больше проступала аскетическая строгость. Доктор Бертрам всю жизнь оставался верен своему профессиональному и человеческому долгу, однако божественное для него было предметом чисто умозрительным, данью отживающей свое традиции.

Особенно после скоропостижной смерти любимой жены. Доктор, повидавший за свою карьеру столько болезней и смертей, не мог выискать в этом самом близком, самом личном случае никакой высшей справедливости: только следствие неумолимых, слепых законов природы.

Хью взглянул на багаж отца и улыбнулся со щемящим чувством: в это путешествие, конечно, он тоже захватил с собой свой медицинский чемоданчик.

- Я помогу, - сказал молодой человек, легко подхватывая черный чемодан с лекарствами и инструментами.

Они пробрались сквозь толпу, и Хью хотел вызвать кэб. Но доктор Бертрам остановил его.

- Этель написала, что ты перенес бронхит, - произнес он, остро вглядываясь в лицо сына. - Как ты себя чувствуешь сейчас?

- Хорошо, - Хью улыбнулся.

- Ты уверен?

Хью вздохнул.

- Да, отец. Прошло уже два месяца!

Они сели в коляску, и Хью велел кэбмену ехать в “Ритц-Карлтон”, как заранее решил. Пусть ему самому и не по карману проживание там, отец вполне в состоянии за себя заплатить! И доктору Бертраму не следовало до поры до времени знать о стесненных обстоятельствах сына. Не говоря уже обо всех прочих обстоятельствах…

Когда экипаж свернул на Пятую авеню, отец окликнул Хью. Молодой человек даже не заметил, что задумался.

- Я вижу, что с тобой все же что-то не так, - негромко произнес доктор Бертрам. - Но мы поговорим об этом позже.

Хью, скрепя сердце, кивнул. В глазах отца с ним всегда было “что-то не так”. И оба теперь понимали, что корень этого неприятия не в склонностях Хью. Отец никогда не сказал бы этого вслух, возможно, даже самому себе не желал признаваться, - но в глубине души он всегда считал сына виновным в главной трагедии своей жизни.

Они расплатились с кэбменом у входа в отель и поднялись в номер, который Хью забронировал для отца, - по примеру преуспевающего Гарри Кэмпа, который мог себе ни в чем не отказывать! Эти воспоминания до сих пор болезненно отзывались в нем.

Хью чуть было не удрал, неуклюже сославшись на дела, но доктор Бертрам задержал его.

- Нет, так совсем не годится! - заявил он, вглядываясь в лицо сына с растущим беспокойством, почти возмущением. - С тобой что-то происходит, Хью. Ты должен мне рассказать!

Хью взял себя в руки. В конце концов, благодаря работе журналиста, светской жизни и азартным играм он неплохо научился притворству.

- Папа, мы же не виделись больше двух месяцев, - мягко сказал он. - Я уверен, нам обоим есть что друг другу рассказать.

Доктор Бертрам улыбнулся, его лицо смягчилось.

- У меня не произошло ничего нового. Но твою историю я желал бы услышать.

Он помедлил.

- Когда тебе нужно… в редакцию? Завтра суббота.

Хью выдержал взгляд серых глаз отца - как у крестоносца, подумал он.

- У меня свободный график. Завтра я обещал быть в десять утра.

Доктор Бертрам кивнул.

- Очень хорошо. Тогда сегодня ты переночуешь со мной, и мы поужинаем. Если тебя беспокоит финансовый вопрос, - проницательно прибавил он, - я расплачусь за нас обоих.

Хью скрипнул зубами. “Начинается”, - подумал он.

Однако отец в течение вечера больше не возвращался к этой теме, и вообще почти не говорил сам, внимая рассказу Хью. Они засиделись до поздней ночи: доктор Бертрам вместе с Хью сочувствовал жертвам катастрофы и негодовал на безалаберность экипажа “Титаника”. Когда речь зашла о спасении Хью и Этель, молодой человек впервые запнулся. Он изложил доктору Бертраму ту же версию, которую сочинил для гостей Кэмпов на званом ужине и впоследствии неоднократно пересказывал знакомым в Нью-Йорке. Он умел вдохновенно лгать посторонним - однако собственному отцу…

Доктор Бертрам, тем не менее, приписал такую реакцию вполне естественному смущению юноши, не желавшего преувеличивать свое геройство.

- Я горжусь тобой, мой мальчик, - сказал он.

Хью был растроган, видя, что отец говорит искренне.