Я. Философия и психология свободы

Самосознание как носитель нуминозного Я всегда хочет присвоить себе это Я. Как и сотни миллиардов человеческих существ – тех, что жили до меня, живут ныне и будут жить после меня, я тоже хочу быть Богом. Но в отличие от всех остальных существ я, по крайней мере, ясно сознаю это и уже не могу быть лицемером, который прикрывает свое эго и все свои тайные, порою подсознательные и бессознательные, притязания, в которых человек не желает признаться даже самому себе, служением святыне: Богу, Государству, Истине, Человечеству. Я знаю, что служу только собственному самосознанию, обслуживаю свою психику в ее тяготении к нуминозному Я. Призыв, который преподносят как величайшую мудрость мира: «Возлюби ближнего как самого себя», - был бы бессмыслен, если бы любовь человека к себе не была стержнем этого мира. Но этот призыв скрывает солипсическую сущность психики, идентифицирующую себя с Богом. В уточненной формулировке он выглядит так: «Возлюби ближнего как… Бога». Но эта любовь – наркотик. Чем чаще его потребляешь, тем больше хочется. История Нарцисса тому диагноз. И нет в этом свободы. Но если я не люблю самого себя, зачем мне любить другого?

Оглядываясь ныне назад, я могу констатировать, что прожил свою юность в мифологеме заточенной принцессы. Я не понимал причину своей робости перед миром, который был для меня любимым, желанным и восхитительным, как непонятен может быть страх перед лакомством. Но в молодости я перешагнул этот невротический порог внутри себя и перешел к мифологеме воинственного царя, к образу энергичного, уверенного молодого мужчины, удел которого «любовь и борьба», включая «секс, наркотики и рок-н-ролл». Словом, я отдал должное этой самой распространенной мифологеме и ее самым популярным штампам, но для меня этот зоопсихологический период оказался недолгим. Больше я никогда не жил так, как принято.

Очень скоро я перешел в мифологему страждущего странника, поскольку возвращаться к заточенной принцессе, которая ждет, когда ее освободят, я уже не хотел, поняв ее ущербность, из которой остается только один путь – в монахи. Но религия, достигшая в современном мире полной духовной профанации, уже тогда вызывала у меня отвращение. Сегодня я бы сказал, что различные религиозные учения получают признание и распространение среди народов лишь в той мере, в какой они обслуживают тут или иную коллективную мифологему. В самом начале этой книги мы говорили о том, что религия вообще как таковая рождается из тайны панпсихического Сознания, неуловимость которого лучше всего обнаруживается в зеркале. Ее вечная спутница – магия привязана к нейролингвистической (феноменологической) реальности мозга, образующей Розу мира из ментальных конусов самосознаний. Поэтому же магия как практическая религия состоит из набора инструкций, предполагающих способы воздействия отдельного Оно на нуминозное Я и/или нейролингвистическую реальность.

Для психоаналитической классификации религиозных учений на основе их теологической базы кажется заманчивым и естественным предположить, что, например, иудаизм Торы и мусульманство пропагандируют мифологему воинственного царя, христианство исповедует мифологему заточенной принцессы. С той же легкостью индуизм можно отнести к мифологеме страждущего странника, а буддизм – к мифологеме отстраненного наблюдателя. Но сами эти учения содержат разные, порою взаимоисключающие требования, а в исторической практике они и вовсе подвергаются совершенно вольной интерпретации. История христианства как доктрины непротивления злу полна воинственности, а в жестком, приземленном иудаизме и мусульманстве есть пацифистские, мистически-пораженческие течения (ессеи, суфизм). В практике индуистских кармических скитаний много мирского, как воинственного, так пораженческого, а движение буддистов вовсе не состоит из будд, достигших состояния отстраненности от мира и себя. Поэтому правильнее всего сказать, что человек не просто приобщается к той или иной религии, но выбирает в ней именно ту интерпретацию, которая близка его собственной мифологеме. На поприще войны христианин ничем не отличается от иудаиста или мусульманина. Монах-буддист может быть той же заточенной принцессой, что и монах-христианин. Фактически всегда происходит одно и то же: не человек обслуживает великую идею, идея обслуживает его человеческую психологию.