Я и Ты

Пути этих изречений противоположны друг другу. Первый имеет источником (возникающим из подземных потоков) великую, как миф, жизнь некоей личности и развертывается в учение; второй возникает внутри учения и вливается (на время) в великую, как миф, жизнь некоей личности. На этих путях меняется характер текстов. Христос Иоанновой традиции, единовременное превращение слова в плоть, ведет к Экхарту, к Богу, который вечно рождает Христа в человеческой душе; завершающая формула Упанишад, трактующая самость: «Это действительное, это самость, и это ты», – сразу приводит к буддийской формуле отречения: «Самость и принадлежащее самости поистине и в действительности охватить невозможно».

Начало и конец обоих путей надо рассматривать по отдельности.

То, что ссылка на «суть одно» неосновательна, станет ясно каждому, кто беспристрастно, стих за стихом, прочитает Евангелие от Иоанна. Собственно, это Евангелие чистого отношения. Оно более истинно, нежели в расхожем мистическом стихе: «Я – это ты, а ты – это я». Отец и Сын, единосущные, суть нераздельно действительные Двое, носители изначального отношения, которое есть послание и заповедь человеку от Бога, и созерцание, и восприятие, когда оно направлено от Бога к человеку; познанием и любовью называется оно, когда пребывает между ними; внутри этого отношения сын склоняется перед «величайшим» и молится ему, несмотря на то что отец живет и действует в нем самом. Все современные попытки заново истолковать эту изначальную действенность диалога в отношение Я к самости или к чему-то подобному как замкнутый процесс внутри самодостаточного внутреннего мира человека являются тщетными; они принадлежат лишенной фундамента истории уничтожения действительности.

– Но как быть с мистиками? Они говорят, как пережить единство без раздвоения. Можно ли сомневаться в истинности их утверждения?

– Мне известно не одно событие, в ходе которого не существует более никакого раздвоения, возможны такие события двоякого рода. Мистики временами смешивают их в своих речах; так однажды сделал и я.

Одно событие – это становление единства души. Это не то, что происходит между человеком и Богом, но то, что происходит в человеке. Силы собираются в единой сердцевине, все, что хочет их отвести, обуздывается, существо целиком пребывает в самом себе и ликует, как говорил Парацельс, в своей экзальтации. Для человека это решающее мгновение. Без него человек не пригоден к работе духа. Если оно происходит, то в глубинах человека принимается решение, означает ли оно отдохновение или осознание достаточности. Собранный в единство человек может выйти на одну, лишь ныне, в данный момент, сбывающуюся встречу с тайной и благом. Может насладиться блаженством сосредоточения, но не принять на себя свой высший долг и вернуться в рассеяние. На нашем пути решением является все: решением задуманным, предвкушаемым, тайным; то же решение, что принимается в сокровенной глубине человека, есть изначально таинственное и в наибольшей степени определяющее.

Другое событие есть тот недоступный поиску род акта отношения, в котором человек воображает, что двое стали одним: «Один и один соединяются, несокрытое светится в несокрытом». Я и Ты погружаются, человеческое, только что предстоявшее божественности, растворяется в ней, и являются восхваление, обожествление и всеобщее единение. Когда же человек, просветленный и обессиленный, возвращается к нуждам земной суеты и его познавшее сердце пытается осмыслить и то и другое, разве не покажется ему бытие расколотым надвое, а одна его часть – обреченной на нечестие? Какая польза моей душе от того, что она снова может быть исторгнута в единство, если этот мир необходимо остается непричастным этому единству, что пользы от всех «божественных наслаждений» для разорванной надвое жизни? Если то безмерно насыщенное небесное мгновение не имеет ничего общего с моим жалким земным мгновением, то что мне до него, если я должен и дальше жить на Земле, жить абсолютно серьезно, жить на самом деле? Поэтому стоит понять учителей, которые отвергают блаженство экстатического «единения».